Самохин обреченно покачал головой.
— И Волкова возьмем, не волнуйся. За себя отвечать будешь…
Махрова повели к микроавтобусу и усадили в обезьянник, устроенный в задней части салона. Он успокоился и сидел, подавленный и хмурый. Да, никак не ожидал он, что нынешний вечер, который подвел кровавый итог его борьбе за выживание и начался хорошей попойкой, закончится столь плачевно.
Глава 31
«Мерседес» мягко шел по правой полосе шоссе. Скорость была небольшая, движок работал мерно и тихо. Их никто не догонял теперь, и не от кого было бежать. От такой езды уснуть, как нечего делать. Люська уже засыпала на заднем сидении, опустив голову на грудь. Андрей осторожно притормозил на обочине. Она вздрогнула, удивленно осмотрелась по сторонам.
— Ты что?
— Куда мы вообще едем, Люся?
— Вперед.
— Там впереди что?
— Не знаю. Какой-нибудь городишко.
— Да эта тачка уже засвечена на сто километров. Нас схватят, как щенят. За холку зубами, и никуда не вырвешься.
— И что будем делать?
— Подождем до утра.
— Давай. Только здесь нас тоже найдут.
— А мы здесь и не будем сидеть.
Он тронул машину и медленно покатил вдоль леса, выглядывая пологие откосы дороги. Скоро показалась грунтовая колея, уходящая в лес. «Мерседес» свернул с дороги на колею и пошел вглубь леса, в полную темноту, туда, где нет ни ментов, ни авторитетов, никого. Только лес и тишина.
Отъехав подальше, Андрей остановился на какой-то поляне, заглушил движок, выключил фары и габаритные огни. Стало совсем тихо, лишь слышался легкий шум в кронах деревьев да поскрипывание сухой коряги.
— Спокойной ночи, Люся, — негромко сказал он и откинул спинки обоих сиденьев, устроив удобное ложе. Люська легла рядом с ним, растянувшись на всю длину салона. Они слушали дыхание друг друга. Попытка уснуть была безнадежной.
— Чудной ты парень! — хмыкнула она. — Никак я тебя не пойму. Чего ты добиваешься? Сел бы себе в поезд и все. А ты вернулся зачем-то? Устроил такую бойню! Зачем, а?
Он приподнял голову, посмотрел на нее. Стояла полная темнота, он не видно даже её лица. Нащупал выключатель, зажег свет в салоне. И тогда увидел раскрытые глаза, смотрящие на него в упор.
— Как это зачем? Чтобы увидеть твои глаза. Разве непонятно? Где я их ещё увижу? В какой-нибудь Костроме? Там их нет. Ты знаешь, Люська, я мог бы сесть в поезд и затеряться на просторах страны, ведь всегда можно залезть в дыру, в которой тебя никто не найдет. Но при этом я бы чувствовал такую тоску и муть, что мне не хотелось бы жить. А сейчас за нами гоняться две своры собак — менты и бандиты, мало чем отличающиеся друг от друга, и они загнали нас в какое-то болото, из которого теперь не выбраться. Но внутри у меня так спокойно, как не было спокойно никогда, и я себя чувствую прекрасно. Потому что ты лежишь рядом. И все. Только поэтому. А ты спрашиваешь, зачем я вернулся.
— Убедил, — улыбнулась она.
Протянула руку и погладила его по небритой щеке. Он поцеловал её ладонь и положил руку ей на бедро. Она пододвинулась поближе.
— Выключи свет.
— Тогда я не увижу твоих глаз.
Он схватил её в объятия, она прижалась к нему, почувствовав давно забытое наслаждение, нащупала молнию у него на брюках, расстегнула, залезла рукой внутрь. Он стянул её юбку, бросил на приборную панель, задрал кофточку, пропустил через голову. Она расстегнула его рубашку, помогла её снять, стащила ему брюки. Он стянул с неё колготки вместе с трусиками, отправил их вслед за юбкой. Они прижались друг к другу.
Два обнаженных тела лежали на разложенных сиденьях «мерседеса» в темном, пустом, бесстрастном лесу. Два тела, машина и лес. Больше ничего в мире не существовало.
Кто-то сказал, что любовь — это заговор двоих против жестокого мира. Может и так. Но что-то уж очень не похожа она на заговор. Ничего эти двое не хотят миру сделать и не пытаются его перевернуть. Они не против мира, они вне него. Скорее это не заговор, а уход от этого самого жестокого мира, от его глупых законов, мелких дрязг, больших ссор, маленьких войн, гнусных сплетен, жалких интриг. Рай в шалаше не потому, что не нужны жизненные блага, а потому, что они не имеют никакого значения, без них можно обойтись, не замечать, не стремиться к ним, а только остаться вдвоем, и чтобы никто не мешал. Это мир наступает на них своей грязной лапой, пытаясь этих двоих раздавить. Любовь — это бегство от всех.
Солнце уже поднялось выше верхушек деревьев и ударило в ветровое стекло. Лучи попали Андрею в лицо и разбудили его. Он открыл глаза и увидел лежащую рядом с собой Люську. Ее гибкое тело свернулось калачиком, найдя лучшую позу для сна. Кондиционер тихо урчал, нагоняя в салон теплый воздух. Андрей посмотрел на топливный указатель. Стрелка была на нуле, индикатор горел ярким красным светом, что казалось, он сейчас лопнет от натуги. Пожалуй, бензина не хватит даже на то, чтобы выехать из леса. Андрей натянул трусы и брюки, бесшумно вылез из машины.
Утро в лесу — что может быть спокойней и умиротворенней. Кусок природы, предназначенный только для двоих. В нем нет места третьему. Разборки, убийства, кражи в мироздании не существуют. «Может, остаться тут жить — в этом „мерседесе“, на этой поляне, — подумал Андрей. — Совершать вылазки за продуктами, развести рядом с машиной костер. Крыша над головой есть. Правда, ночи холодные, но можно раздобыть где-нибудь канистру бензина только для того, чтобы запускать генератор, хватит на первое время. С милой рай и в „мерседесе“.
Щелкнула дверца, из машины выскочила голая Люська, побежала под кустик. Андрей заворожено смотрел на нее, не веря, что такое совершенное тело может существовать в природе.
— Может, оденешься, — предложил он.
Она подбежала к нему, повисла на шее, крикнула в самое ухо:
— Здесь же никого нет! Только мы с тобой. Эй, кто-нибудь тут есть? Слышишь, никого нет. Значит, можно ходить голой. Как в раю.
— Замерзнешь, — засмеялся он.
— На таком-то солнце? Загорать можно. Бабье лето.
— Нам надо уходить отсюда.
— Почему? Мне здесь нравится. Тепло, свежий воздух, тишина. Может, я хочу остаться здесь навсегда.
— Здесь дорога. Значит, кто-то ходит по ней или ездит. Нас наверняка ищут. Рано или поздно найдут или увидят с вертолета. Хорошо бы остаться тут навсегда, но только не в качестве трупов.
Люська огорченно хмыкнула и сползла с него на землю.
— Ну, нигде нельзя побыть наедине! Даже в лесу! Что за жизнь! — Она забралась в машину, быстро надела кофточку, натянула трусы и юбку. Отыскала под сиденьем туфли. И уже сидела за рулем.
— Садись, поехали, — она завела движок, он ещё урчал, но уже с подвываниями.
Он не двинулся с места, стоял и смотрел на нее. Его восхищала её озорная легкость бытия. Но ветерок доносил до него затхлый запах безжалостной реальности. Он снял с дверцы пиджак, который навесил ночью, чтобы закрыть разбитое окно, натянул рубашку, не спеша застегнул пуговицы, заправил её в брюки.
— Никуда мы на ней не поедем, Люся. Все, керосин кончился. Сама посмотри.
Люська бросила взгляд на указатель топлива.
— Вот черт! — Она выключила движок. — И что теперь будем делать? Партизанить на шоссе, пока не проедет бензовоз? А что, пушка у нас есть, остановим, нальет нам ведро.
— Бессмысленно, — он покачал головой. — На этой тачке мы доедем только до первого поста. Сейчас все дороги перекрыты. Бросим её здесь и поймаем частника.
