Псы Господни (Domini Canes)

— Будут счастливы… — эхом отозвалась Анна.

Ей так хотелось, чтобы Михаил сейчас посмотрел на неё! Но он грыз травинку и задумчиво глядел в сторону. Лицо его было печальным.

— Да-да, счастливы — по самые уши! — раздражённо сказал Сатана. — От пят до макушки, как счастливы сейчас твой несостоявшийся алкаш Илья и глупая телочка Мёрси. У одного отросли новые ножки, а вторая избавлена от дурацкой жизни после школы. Сама понимаешь, вряд ли бы жизнь девчонки текла молоком и мёдом. С её-то умишком и вечной тягой к пьянкам-гулянкам!

Анну поразило, что Михаил ничего не сказал. Он не оборвал глумливого Сатану! Он же говорил о них — Мёрси, Илье!!

Ах, да… — Анне стало тошно — … ну, да… они же братья. Они же ангелы… что им наши беды и печали? Проблемки людишек, ими же, кстати, и сотворённых…

Она встала.

— Я должна подумать.

— Ну-у-у… — протянул Сатана. — Не ожидал! Ты и так думала слишком долго! Ты что, считаешь, что мы будем сидеть на травке и ждать, пока глупая курица наконец-то разродится? Пойми — или война, или ты забираешь детей и мы возвращаемся к тому месту, где нас с тобой прервали! Понимаешь? Детки спят, мы сидим, халву-изюм кушаем, планы на будущее обсуждаем! — он раскраснелся, жестикулируя. Михаил упорно молчал, опустив голову.

— А ты-то, что молчишь, Михаил? — тихо сказала Анна. — Ты же всё-таки был Сашей… ты, наверное, помнишь, каково это — быть человеком?

— Дура-баба, — безнадёжно махнул рукой Сатана. — Нашла чем удивить — быть человеком! Тьфу!

Они с Михаилом медленно шли по полю. Анна смотрела на далёкие заснеженные вершины. Остановившись, она вздохнула и сказала то, что не давало ей покоя:

— Почему я должна выбирать?

— Так получилось, — печально ответил Михаил. — Сатана создал новую реальность, а в ней в живых осталась только ты. Дети — они не рождены в своё время. Сейчас они такие, какими бы могли быть, случись им всё-таки появиться на свет. Илья и Мёрси погибли… то есть, навсегда ушли из мира живых… из твоего мира.

— Они были славными, правда?

— Они и сейчас очень славные, — наконец-то улыбнулся Михаил-Сашка. — Я их очень люблю. Когда-то я понял, что моё предназначение в созидании мира — защищать и хранить. Всегда. Пока есть хоть одна живая душа, которой нужна помощь. Вот поэтому я и здесь.

— А весь остальной мир… ну, вся планета… все страны и люди?

— Всё это исчезнет, если мир Сатаны поглотит их. Ты должна понимать, что…

— А вдруг он прав? — перебила его Анна. — Наверное, я смогу воспитывать детей так, чтобы они были добрыми и хорошими, да? Хорошими, как Илья, как Мёрси… как ты!

Сашка ничего не ответил.

Анне хотелось завыть. Да, конечно, зачем спрашивать глупости? Зачем тянуть эти болезненные разговоры, выматывающие душу? Всё было понятно — или она позволит нерождённым детям обрести жизнь в новоиспечённом мире капризного и непредсказуемого ангела, или…

… или обречёт Леночку на небытие… даже если Михаил и победит в битве, изгнав Сатану из мира людей. Мир будет жить. Но в нём не будет её дочери.

Ах, Боже мой, ну, какая трагедия! Ну, можно просто усраться с досады!

Кто — ещё совсем недавно! — даже и не вспоминал о том, что у неё мог быть ещё один ребёнок!

Вот так оно всегда и бывает…

Оно бьёт тебя наотмашь с равнодушной и страшной силой, не спрашивая — готов ли ты? Оно раздавливает твои внутренности и дробит кости — оно — она — они — вся эта необходимость выбора… и неспособность его сделать…

Анна — маленькая песчинка на огромных весах, застывших в положении равновесия…

— Господи, за что мне всё это? — с тоской пробормотала Анна. — Санечка, милый, ты можешь мне хотя бы обещать, что победишь, а?

Она обхватила его шею руками, прижала горячие губы к его уху, и лихорадочно шептала:

— Ты должен, понимаешь — должен! — победить. Я никогда не прощу тебе, — никогда, — если ты не сможешь одолеть своего братца! Я же тогда поневоле должна буду быть с ним, когда он будет отравлять душу моей дочери! Понимаешь? Дети часто не слушаются мать… я буду вынуждена смотреть, как моя Леночка превращается в склочную дерьмовую бабу! Я вышибу себе мозги, как несчастная Гагача, я буду трупом ползать, помогая Сатане!

Она заплакала злыми слезами. Оттолкнув от себя этого могучего… и странно беспомощного, ангела, она отвернулась, стараясь не разрыдаться от бессилия и злобы.

— Анна, — он осторожно взял её за плечо, — Анна, послушай… умерших нельзя вернуть…

* * *

— О чём это вы там шептались? — подозрительно спросил Сатана, когда они вернулись к костру. — Козни строим, Михаил? Ай-я-яй! За полтораста лет твоего ничтожества ты научился-таки хитрить и изворачиваться? Не к лицу тебе, такому честному и прямому, понимаешь, как кедр ливанский….

— По себе всех судишь, — севшим от волнения голосом оборвала его Анна. Внутри неё всё дрожало от надежды и страха. — Слушай, что я тебе скажу… не хочу. Не хочу, чтобы ты воспитывал детей. Хватит и тебя одного, вруна и эгоиста, на этом свете. Так что иди, и борись. А я буду молиться, чтобы ты проиграл эту битву, понял?

Сатана смотрел на неё с отвращением. Губы его кривились. В глазах разгорались огни. Пауза тянулась, казалось, целую вечность.

— Сучка ты безмозглая! — наконец с бешенством сказал он. — Сиди здесь. Я верну тебя к детям, когда одолею Михаила. Я делал это не раз. Я дам тебе долгую, чересчур долгую и мучительную жизнь! Но вырву тебе язык — так ты сможешь спокойно — молча — возиться с королями будущей расы!

Он махнул рукой… и от кончиков его пальцев до самого горизонта, мир распорола немыслимая трещина, из которой хлынула мгла. Ткань пространства прорвалась, рассечённая могучим ударом, сворачиваясь сама в себя, теряя лоскутки реальности, выпуская наружу нечто безграничное, угольно- чёрное… сразу же начавшее жадно пожирать бытие…

Удар был таким сильным, что Анна почувствовала, как из ушей и носа хлынула кровь. Глазам было больно, как будто её наотмашь ударили по ним чем-то твёрдым…

Но она успела увидеть, как откуда-то из-за её спины полыхнуло белое пламя… сшиблось со сгустками тьмы и бытия, — взорвалось, разбрасывая целые пласты иных миров…

…и Анна перестала существовать.

Мир

— …Они не знали жалости и страха — настоящие Псы Господни, чьей целью и смыслом существования была лишь бесконечная борьба Света и Тьмы. Борьба, в которой, — и они твёрдо знали это, — им не быть ни первыми, ни последними… и в которой им никто и никогда не обещал победы… — торжественно прочитал вслух профессор Кондратьев, захлопнул толстый потрёпанный том, снял очки и строго посмотрел на кота. — Понял?

Кот вскочил, выгнул спину и зашипел. Шерсть его встала дыбом. Кондратьев отшатнулся… он уже хотел спросить, — мол, что же это ты так всполошился, братец? — как мир померк у него перед глазами…