бесконечные мысли на неинтересные, но насущные темы — что принести, как помыть, где и как приготовить. Ведь даже с детьми поиграть некогда, а как хочется. Леночка смотрит тоскливыми глазами — обнять бы её, остальных всех приголубить.
Некогда, некогда, некогда…
Просто крепостная крестьянка Анюта! Весь день крутишься, а к вечеру ни на что уже глаза не глядят от усталости. А голова свободна — думай, сколько влезет, пока мозги не распухнут.
Сколько времени уже в дневник не писала? Почти две недели, — если только внутренние часы не идут, как механические, сикось-накось. Как началась эта круговерть — раза три, наверное, и выбиралась к дневнику. Какое уж тут эпистолярное творчество, ёлки-зелёные! Хронологию бы зафиксировать… плюс, минус лапоть.
Ну да ладно, Анна, хватит ныть. Можно обреветься вдрызг, да только ничего не изменится.
Итак — запишем то, что важно… а что важно? Да всё, и — ничего. Вроде, как в квартальном отчёте. Каждая цифра сама по себе — маленькое событие, сопровождающееся какими-то действиями, телодвижениями работающих, плавным скольжением денег и повседневными мелкими происшествиями. Ну, типа, графа «канц. принадлежности». Подумаешь, «оплачено такому-то по товарному чеку столько-то рублей за две пачки бумаги «Снежинка». Для бухгалтерии — дел на полминуты. А ведь кто-то тащился в магазин, покупал эту бумагу, прятал в карман товарный чек, запихивал покупку в пакет и тащил на работу. По пути, возможно, встретил знакомого, покалякали о том, о сём. Возможно, этот человек думал о чём-то грустном, а может, хохотал всю дорогу… а у бухгалтера всё это отложилось в одной строчке.
Вот так и у меня — ворох мелочей, из которых, как из паззлов, пёстрых по отдельности, складывается довольно-таки серенькая картинка.
Илья умудрился простыть. Мало нам проблем с ребятишками, за которых я каждодневно молюсь, чтобы не заболели — это было бы просто катастрофой! Наверняка Илью на пожарной лестнице просквозило. Бегают вдвоём с Мёрси курить, торчат там по полчаса, шушукаются. Я, между прочим, тоже поговорить «за жизнь» хочу. А приходится — только о хозяйстве, о сиюминутном. Ну да, о чем ещё ему говорить со взрослой тёткой… хлопотливой матерью семерых… десятерых детей. Ха-ха-ха.
А вообще, ослаб он, вот хворь и прицепилась. Илье отдых нужен, нормальный покой, хотя бы иногда. За спину то и дело хватается, разгибается с трудом. Но ведь какой упрямый! Предложила растереть немножко — категорически отказался. На ночь говорю — давай теплое молоко сделаю, с содой, с мёдом, полечи горло-то? Так ведь нет — он, видите ли, «уже не пацан, мама-Аня, хоть и молод душой»! Ну да, конечно, вполне зрелый мужчина для того, чтобы водку пить и пивом запивать. Хорошо, хоть не куролесит, когда опьянеет, не злится, как это у некоторых бывает. Вначале (и это самый для нас приятный этап) разговорчивым становится, острым на язык… а потом, косея, начинает впадать в сентиментальность… и на третьем этапе умолкает, засыпая на ходу. В таких случаях надо присмотреть, чтобы спокойно лёг — он сразу отключается и спит до утра.
Просила Мёрси: «Поговори хоть ты с ним!» Та вздёрнула носик, фыркнула: «Оно вам надо — Илью воспитывать?» Тяжело с ней…
Неужели правду говорят — мать и взрослеющая дочь никогда не найдут общего языка? Ох… так и кажется, что они мне
С Сашей проблем нет. Он добрый — необыкновенно. Как он с ребятишками возится! То играет в кубики и машинки, — ползают ввосьмером по полу кучей, высунув от усердия языки, и наперебой жужжат, как моторы: «Ж-ж-ж-ж!». То изображает слона, который воюет с хитрыми мартышками, — детишки виснут на нём со всех сторон, приручают слона. А Кондрат потом становится вроде как мальчик-погонщик — важный такой, серьёзный…
Эллочка свалилась со ступеньки, ударилась, плакала — Саша её так утешал, сам чуть не ревел. Илья говорит — у Саши от переживаний голова болит жутко. А здесь пока ничего не было. И короста за ухом зажила. Это уж мне Илья потихоньку рассказал. Мол, смотри, Анна, не дави на парня, если он вдруг заупрямится или просто не поймёт сразу, чего у него просят.
Только боюсь я его, Сашу. И стараюсь не прикасаться к нему. Как-то вместе бутыли с водой из тележки выгружали на кухне — так близко к нему — в глаза глянула, а там… там смерть, кровь, боль, страх. Я такие глаза видела у парней, что через Афган и Чечню прошли. Молчаливые ребята… а глаза чумные. Кто же он такой, интересно? И жалко его, и страшно. Но отчётливых картинок не было…
…если только не считать того, что у меня возникло смутное видение каких-то бесконечных тяжёлых битв. Странно, сейчас, вроде, и не воюют так… многочисленными армиями, с сотнями километров линии фронта, с колоссальными скоплениями озлоблённых людей. Сейчас воюют как-то по-другому. Вон, вспомни хотя бы кадры новостей со всех локальных войн…
Правда, человеку одинаково больно получить пулю что в «незначительной стычке», что в «исторической битве, определившей решающий перелом в войне». Это вам любая мать погибшего солдата скажет. Потому и не люблю, когда пацаны начинают меж собой спорить, кто из каких стран на войне больше народу потерял… увязывая это с победой.
Это для меня всё равно, что спросить человека, как он желает получить палкой по голове — с историческим замыслом или просто так? Вот ни черта человеку от этого легче не будет! Я так думаю.
Впрочем, муж снисходительно сказал бы: «Аня, что ты во всём этом понимаешь? Не грузись понапрасну!»
И что я могу понять в Сашке?
Да, в общем-то, это всё сейчас не самое главное. Это всё быт. Люди, проблемы, заботы — это всё решаемо. Главное вот что — СНЫ.
Но — тихо, тихо, Анна! Никому не говори. Только в дневник!
…похожего на Илью. Потому что он — единственный здравомыслящий человек во всей компании. Надо налаживать отношения и пытаться серьёзно обсудить, что происходит… «что было, что будет, чем сердце успокоится».
А пока — этот мир становится более или менее понятен. По-женски понятен. Я и сама постепенно во всём разбираюсь. Анна Сергеевна — она такая, всё-таки,
