– С детства люблю поваляться,- сказал он, довольно позевывая и потягиваясь.
– Особенно одному хорошо. Да, Левк?- спросил Мерцаев.
– Ну…
И сразу округлились Левкины глаза.
– Как это там у Вертинского? - продолжал подшучивать капитан.-«Как хорошо без женщин, без их невинных, слишком честных глаз…»
– Там дальше еще интереснее,- включился в игру Левка.-«Как хорошо с приятелем вдвоем сидеть и пить простой шотландский виски…»
И мы решили по случаю праздничного дня выпуска позавтракать «по-человечески», но в этот момент в. комнату вошел дежурный и сказал, что старшего лейтенанта Тучинского вызывают на выход.
Левка струсил отчаянно, побледнел, заметался, ища какого-нибудь укрытия.
– Это она,- промямлил он обреченно.- Выручайте, ребята.
Выяснять отношения на выход пошел капитан Мерцаев.
– Все-таки чем армия хороша, так это тем, что в расположение части не пускают посторонних,- с выстраданной убежденностью сказал Левка.
Капитан вернулся и успокоил Тучинского: приходила не Светлана, а ее мать, горестно сообщившая, что дочка лежит пластом, истерически рыдает и выкрикивает, что не поднимется, пока к ней не приведут Левку. «А сегодня премьера»,- озабоченно напомнила старушка.
– Ты же разрушаешь культуру,-издевался капитан.- Представляешь, что будет, если из-за тебя сорвется премьера нового спектакля, необходимого советскому зрителю? Разбираться будет Москва. И у нас выпускной вечер отменят. А? Ребят? Не смешно.
– У нее дублерша есть,- серьезно ответил Тучинский: в минуты тревоги он терял чувство юмора.
– Не в этом дело,- не унимался капитан.- Как ты не понимаешь простых вещей? Все равно будут разбирать причину творческого срыва известной актрисы. К талантам-то нынче знаешь как относятся.
– Зря я с ней спутался, - вздыхал Левка.- Знал ведь, что всегда надо выбирать которую похуже, попроще… Тебе, Сашк, хорошо. Твоя Ольга не пойдет жаловаться. Что ж мне теперь?
– Как что? Сегодня искусство от тебя требует жертв.
– Прямо сегодня и идти?
– Я сказал, что сегодня мы до позднего вечера заняты в академии.
– Значит, завтра?
– Или послезавтра.
Целый день Левка был молчалив и задумчив, и мы обращались с ним с ироническим сочувствием.
Вечером на торжественном построении нам выдали дипломы и «поплавки» и объявили приказ о присвоении очередных воинских званий. Мерцаев и Семаков стали майорами, я и Левка - капитанами, Вася Малков-старшим лейтенантом. На кратком банкете присутствовали только офицеры - женщины приглашались на концерт и танцы. Мы сидели за столиком впятером, слушали официальные тосты и аккуратно звенели рюмками.
Когда вышли в танцевальный зал, Вася Малков, вместо того чтобы искать свою Лилю, решительно остановился перед Мерцаевым. Некоторое время он молча и угрожающе смотрел на капитана. Приоткрытый рот Васи превратился в узкую щель, и я чуть ли не с испугом ждал слов, которые могут там возникнуть. Оказалось, что более пяти лет ждал Вася Малков этого момента.
– Чего разинул? -спросил Мерцаев.
– А того… А то… А то, что не вижу твою Олечку. Твою любовь, которую ты променял на генеральскую дочку. Вон она стоит, Лида. Тебя выглядывает. Иди к ней.
– А она здесь разве? - как ни в чем не бывало переспросил Сашка.
– Здесь,- с жестокой язвительностью продолжал Малков.- Она здесь, а Ольги нет. Помнишь такую? Или уже забыл? Как же ты, Саша, мог оставить девушку, которая подарила тебе первую любовь? Как же ты мог, Саша? У которой ты чуть ли не два года находил приют и ласку? Как же ты мог, Саша? Это же противоречит твоим высоким идеалам! Помнишь, как ты оскорбил меня тогда за мою будто бы измену? Я уже тогда знал, что сам ты настоящий предатель по сравнению со мной, потому что я свои поступки не прикрываю словесными ухищрениями. Я поступаю, как обыкновенный нормальный человек, может быть, и грешу, но это, наверное, свойственно человеку. А такие, как ты, засоряют мир словоблудием, мешают жить нам, обыкновенным людям, хотят своим худосочным рассудком разрушить все, что соответствует природе. Отношения между мужчиной и женщиной вы превращаете в истерическое занудство, человеческую веру и преданность вы разрушаете и презираете, вместо естественного стремления человека к счастью заставляете его тащить непосильный крест, называемый долгом, совестью, моралью, еще каким-нибудь хитроумным словечком. А сами не верите в то, чему учите других. Сами при первом удобном случае нарушаете свою ханжескую мораль. Где твоя настоящая любовь, Саша? Даже такой плохой человек, как я, не бросил бы эту девушку. Ты стал таким же пошляком, как Левка, и даже хуже, потому что Левка не говорит красивых слов…
Что мог, как я думал, ответить ему Мерцаев? Он принадлежал к тому приговоренному поколению, для которого сексуальный опыт, как правило, начинался на первом военно-врачебном осмотре. Для многих его сверстников на этом все и закончилось: они погибали где-нибудь на Днепре или в Польше, так и не узнав женской ласки. Мерцаеву суждено было жить, и женщины встречались на его пути, однако не случалось с ним того, что принято считать любовью, а от романтической влюбленности, свойственной возрасту, его уберегал какой-то странный для человека, выросшего в тридцатых годах в интеллигентной семье, здравый смысл. Он восторженно верил в науку (еще в тридцать девятом году купил первое русское издание «Эволюции физики»), не колеблясь пошел в армию и, как сам мне как-то признался, мечтал именно о противотанковой артиллерии, но ко всему, что читал о любви, относился скептически.
А в тот осенний ветреный вечер, увидев Ольгу в садике возле офицерского общежития, Саша сразу решил пойти с ней. Что это было? «Любовь с пер-зого взгляда»? Самолюбивое стремление победить в негласном мужском соревновании и увести самую красивую? Расчет на быстрый победоносный роман? Или просто его состояние требовало разрядки и, вместо того чтобы провожать девушку, он мог бы пойти в кино, в ресторан? Не знаю.
Вот Ольга, по-моему, уже давно ощущала себя взрослой, рассказы Левкиной подруги волновали ее, и она попросила: «Познакомь же и меня с каким-нибудь офицером». В общем, для нее пришла пора…
На нервное взбудораженное состояние, в котором находился в тот первый вечер Мерцаев, наложилось ощущение сладкой новизны свидания с юной девушкой: такого не было в Сашкиной солдатской жизни. Ночной пригородный поезд с первым - «курящим» вагоном, в котором, кроме них, никого не было - ни курящих, ни некурящих; неожиданно пронизывающий холод маленькой пустой станции, заставивший поежиться и прижаться к мягкому девичьему плечу; незнакомые тропинки, ведущие мимо глухих заборов, над которыми замерли причудливые тени спящих садов, а рядом девушка с нежной теплой кожей, пахнущей чем-то милым и сладким, с осторожно-податливыми ответными движениями тела. Они долго стояли в садике возле дома, тела их согрелись, глаза привыкли к темноте, и Саша мог рассмотреть узкую улицу, ведущую к железнодорожным путям, белое здание станции, белые стены поселковых домов с закрытыми ставнями окон. «Ффатит тебе»,- говорила Ольга, устав от поцелуев, и Саша отступал, закуривал папиросу и смотрел, как проносится с праздничным светом и грохотом севастопольский экспресс.
Остался у Ольги он впервые в сырое осеннее воскресенье, после строевых занятий на площади. Усталые и замерзшие, мы все ввалились в кафе, звеня шпорами и громыхая шашками, позавтракали с вольчьим аппетитом и собирались потихоньку двигаться к общежитию, когда Мерцаев отдал вдруг мне свой клинок, отстегнул шпоры и сказал: «Отнеси-ка, брось там у меня». Я уже понял, что капитан поедет к ней, и только напомнил: «Завтра контрольная по ТОР» (ТОР - теоретические основы радиотехники). «Вот ты и позанимайся»,- сказал Мер-цаев.
Теперь все было всерьез: вместо чистой прохлады сухого вечера моросил дождик, и сад возле Ольгиного дома угрюмо чернел, вздрагивал и ронял тяжелые капли. Ольга открыла дверь и не улыбнулась навстречу, а покорно вздохнула.
В доме было две жилые комнаты: зимняя - с печкой и деревянным некрашеным полом, и летняя - с черным земляным, устеленным половиками. В летней стоял стол, покрытый скатертью, а в углу - широкая кровать с покрывалом. Ольга привела Мерцаева сюда, усадила за стол и рассказала о себе: отец погиб на
