Перехитрила я тебя?
– А как же…- начал было я и сразу замолчал.
– А вот так,- сказал майор Мерцаев.
Оркестр заиграл вальс, Ольга сказала: «Чорти шо! Приглашай же меня, нехороший»,- и молодожены закружились, ничем не отличаясь от других пар.
– Вот и нашел пару по себе наш Саша,- сказал Тучинский.- Особенно интеллектом она ему подходит.
–Ты, Левка, как был, так и остался пошляком,- сказал Малков, после чего вдруг нелепо захохотал и быстро зашагал в буфет.
– Может, она его заставила? - предположил Тучинский, но сразу же отверг эту возможность.- Нет. Как его заставишь? Я от Светки и то смылся. Но как же Лида?
Удивление Левки можно было понять: поговаривали не только о визитах Мерцаева в генеральский дом, но и о свадьбе, об оставлении его в академии для научной работы и т. п.
Мы увидели Лиду: она стояла в толпе нетанцевавших и неотрывно смотрела на Сашу и Ольгу. Когда они в очередной раз прокружились мимо нее, Лида, не дождавшись окончания танца, устремилась к дверям, проталкиваясь сквозь кружащиеся пары.
– Теперь его упекут куда-нибудь подальше,- сказал Тучинский.
– Он к этому готов.
Послали их действительно далеко. В те дни разъездов и прощаний я лишь мельком мог поговорить с Мерцае-вым наедине и все же спросил о Лиде:
– Наверное, она страдает?
– Вероятно,- ответил майор.- Это, знаешь, страдания хищника, упустившего добычу.
– Лида - хищница?
– Как ни странно. Вместо зубов и когтей у нее папа, квартира, стихи о любви. Вроде бы можно заглотить кого захочется, а тут осечка. Она мне сразу была предельно ясна. Единственная дочь в генеральской семье. Она и не представляет реальной жизни. Как-то я сказал ей, где хочу служить, но она мне не поверила и нисколько не усомнилась, что я надеюсь на помощь ее папочки, чтобы остаться здесь или попасть в Москву. Точно как наш Левочка, который в искреннем недоумении округляет глаза и восклицает: «Не понимаю, зачем люди женятся!» Так и она: подняла брови и с тем же искренним недоумением спросила: «Зачем же уезжать куда-то далеко, если есть возможность остаться в большом городе?»
– Да, но если ради любви люди могли жить в шалаше, то вполне могут прожить и в большом городе.
– Мы договорились с тобой не произносить этого слога всуе. Здесь я могу поверить только в живого человека, а не в его тень, не в сказку, не в стихи. То, что я видел до сих пор, то, что испытал сам, было всегда лишь игрой самолюбия, желанием утвердиться или устроить свой быт. Лишь с Ольгой… Если есть истинная любовь, то она где-то близко от нее. Может быть, это и есть истинная… О себе скажу так: в отношении Ольги каждый мой шаг, каждое движение, каждое слово - лишь для одного: пусть она будет счастлива, пусть жизнь даст ей радость. В глубину ее сознания не могу я проникнуть, но думаю, что и она…
Я решил, что майор Мерцаев выбыл из той жизни, у начала которой стояли мы когда-то в жаркое майское утро. И оказалось то весеннее начало не настоящим, игрушечным, слишком праздничным для того, чтобы стать началом действительной жизни. Получив дипломы и назначения, мы вышли к истинному началу, будничному, суетливому, трудному, и из-за его будничной незаметности не воспринимаемому как начало. И жизнь вдруг изменилась: армию стали сокращать, многие офицеры, рассчитывавшие на вечную службу, сняли погоны, и главными героями будущего стали другие люди: целинники, поэты и космонавты.
Из моих однокурсников почти все продолжали служить, и я не любил встречаться с ними: было стыдно признаваться, что я, в сущности, никто; было стыдно называть свою маленькую должность; было стыдно мяться в своем дешевом пальто перед великолепием военной формы, без которой не так давно я не мыслил своего существования.
К тому времени, когда я обосновался в Москве, бывшие сослуживцы перестали меня узнавать, и лишь с Левкой Тучинским произошло несколько встреч. Он оказался единственным из старых приятелей, не вызывавшем у меня чувства неловкости: Левка всегда был слишком увлечен своими сложными личными проблемами, чтобы интересоваться жизнью кого-то другого, и не спросил у меня ни о работе, ни о зарплате. Сначала я встретил его в Малом театре, увидев сверху, с балкона, знакомый курносый профиль и пышные волны прически. Тучинский шел по проходу партера под руку с женщиной в темном вечернем платье. Женщину я издали не рассмотрел, а спустившись в антракте вниз и пробившись сквозь толпу к боковым дверям партера, я столкнулся с ними лицом к лицу и увидел, что Левкина спутница ростом ему по плечо, по-мужски широка в плечах, а лицо ее широкое, несимметричное, сонное, покрыто красными пятнами разных размеров. Раньше Левка, хоть и выбирал «которую похуже», но с такими дела не имел.
– Знакомься, моя жена,- сказал Тучинский и тяжело вздохнул.
– Очень рад,- произнес я с официальной бодростью.
– Чему уж тут радоваться,-горько сказал Левка.
Его жена лишь слегка шевельнула губами, я расценил это как мину презрения, а в целом ее лицо осталось таким же невыразительно-сонным. Они пошли к буфету, и пока Левкин мундир не скрылся в толпе, я смотрел в широкую бесформенную спину его жены и успел еще заметить, что у нее совсем нет шеи и, главное, в походке, движении рук, повороте головы чувствовалось вялое равнодушие, расслабленность, отсутствие живого горячего внутреннего импульса, с которым любая женщина становится привлекательной.
Потом я встретил его возле метро «Динамо» в конце дня - он вел сынишку из детского сада и познакомил мальчика со мной, а сам смотрел на ребенка (ему было около двух лет), не только с естественной отцовской любовью, но и с ироническим удивлением. Здесь же, возле метро, я встретил его как-то осенью в понедельник, и эта встреча вызвала у меня чувство, похожее на радость свидания с прошлым. Тучинский был уже майором, но осунувшееся лицо, воспаленные глаза с прячущимся взглядом- все это было мало похоже на того старшего лейтенанта, с которым мы сидели рядом на лекциях. Неизменным остался Левкин образ жизни. Он рассказал мне, что еще не был дома с тех пор, как в субботу уехал за грибами, что грибы собирал в Москве у одной знакомой, а теперь его ожидает домашняя конфронтация (это слово было уже в моде).
Работал Тучинский в некоем неведомом, незнакомом мне учебном заведении, и несколько лет назад я увидел в книжном магазине, в отделе технической литературы, популярную брошюру о полупроводниках, на обложке которой значилось, что ее автор - Л. Тучинский. Из аннотации я узнал, что Лев Михайлович Тучинский является кандидатом технических наук.
О Мерцаеве я ничего не слышал. Однажды в пасмурное сентябрьское воскресенье, когда у меня дома имелось несколько купленных впрок арбузов на балконе и грибы, тушенные в сметане, совершенно неожиданно появился подполковник Иван Семаков. Он принадлежал к тому типу людей, часто встречающихся среди военных и спортсменов-туристов, которые однажды, лет в тридцать, обзаводятся заскорузлыми морщинами на лице и на шее, смуглеют, подсыхают и больше уже не меняются до самой смерти. Иван даже показался мне помолодевшим. Он не мог усидеть на месте, вскакивал, суетился, рассказывал, понижая голос, с той же знакомой многозначительностью о поездках за границу, о материальных приобретениях. От него впервые я услышал слова «сертификат», «чеки», «желтополосые», «бесполосые». Лишь между прочим упомянул Семаков о том, что получил кафедру в Высшем военном училище. Рассказал и об однокурсниках. Пряжкин стал командиром одного из соединений, Вася Малков служил в какой-то части и будто бы развелся с женой. О судьбе Мерцаева Иван знал мало. «Слышал какие- то сплетни, но не буду повторять»,- сказал он. Однако после того, как мы выпили водки, съели грибы и арбуз,-вспомнили свою «жизнь на сцене», Иван все же кое-что рассказал. При этом он смотрел в стол перед собой, лишь изредка взглядывая на меня, и лицо его стало безулыбчиво-напряженным, как у человека, который говорит не совсем то, что нужно, хочет поскорее перескочить через эту неловкость и в то же время наблюдает за слушателем: не переборщил ли в рассказе, не выглядит ли клеветником и сплетником.
– Понимаешь? За что купил - за то и продаю,- говорил Иван.- Послали Сашку ты сам знаешь куда.
