детски наивным, довольным неизвестно чем, и глядя на него, самому хотелось улыбаться, хотя, может быть, и удивляясь мысленно: «И чему человек радуется?»
И капитан Мерцаев подзаводил его:
– Расскажи, расскажи, Вася. Просвети меня, темного.
– Очень просто. Мы здесь изучаем всякую математику и прочее.
– Ну.
– А главная наша задача - военная служба. Укрепление обороноспособности. Чтобы, значит, в любых условиях и любой ценой. Так?
– Ну.
– А от того, что мы будем знать синусы-косинусы, повысится обороноспособность?
Дожевывая пирожок с повидлом, подошел Левка Ту-чинский й с ходу включился в разговор:
– Не синусы-косинусы, а синиусы-кониусы. Когда я в последний раз сидел на гауптвахте, попросил учебник, а мне железно: «Никаких синиусов-кониусов!…»
– Подожди, Левк,- остановил его капитан.- Вася излагает свое кредо.
– Да,- продолжал Малков.- Нельзя по синиусам… Тьфу, черт!… По синусам-косинусам оценивать человека. Формулы может выучить каждый, а когда нужно будет… нужно будет…
– То, что нужно,- подсказал Мерцаев.
– Ну, да,- согласился Вася и не мог понять, почему мы засмеялись.
– Да нет же… Вы послушайте,- пытался он сформулировать свою глубокую мысль.- Не каждый, сумевший выучить синусы, заслуживает полного доверия. Строй и оружие определяют лицо офицера.
– Неплохо,- сказал Мерцаев.- Только я что-то не пойму физические основы этой мысли. Не хочу учиться - хочу маршировать?
– Не в этом дело. Но, знаешь… Вот один учится на пятерки. А еще неизвестно, что он за человек…
– Вот я и учусь на пятерки,- сказал капитан.- А тебе, значит, неизвестно, что я за человек?
– Ты здесь ни при чем. Но есть такие, которых только в строю можно узнать.
– Это кто же такие? Не ты ли, например?
– Вася сюда не подходит,- вмешался Левка.- Он двойку получил по контрольной.
– Теперь мне все предельно ясно! - воскликнул Мерцаев, поднялся из-за стола и подошел к Васе, угрожающе ссутулившись.- Нет! Вы посмотрите, ребята, какое ничтожество! У него плохо с головой и, значит, долой науку и да здравствует строевой шаг! Слепое повиновение легче, выгоднее и удобнее, чем изучение теории электромагнитного поля! Легче быть преданным, чем талантливым! Луч-че маршировать, чем мыслить!…
– А ты… А у тебя… Ты со своими полупроводниками…
– Ты, Вася, успокойся,- опять включился Тучинский.- С полупроводниками все кончено. Теперь мы занялись любовью.
Мерцаев с тем же решительно угрожающим видом, наклонив голову, повернулся к Левке. Тот все еще доедал пирожок и, паясничая, таращился на капитана. Было заметно, что он трусит, но надеется на Сашкино благородство, которое не позволит ударить товарища.
– Итак, у тебя, Саша, любовь появилась? - злорадно осклабился Малков. - Посмотрим, как ты теперь сам будешь. Посмотрим…
Мерцаев вплотную подошел к Левке и молча смотрел ему в глаза.
– А чего? Я ничего,- кривлялся Левка.- Неужели вы будете меня бить? Не надо. Это больно.
Наконец капитан отвернулся и медленно отошел к своему столу. Тучинский сел на место, прожевал пирожок, вытер губы женским кружевным платочком и сказал:
– Я готов. Можно впускать преподавателя.
В конце зимы ввели ежедневные обязательные занятия физкультурой.
Преподаватель физкультуры, высокий рыжеватый старший лейтенант, несколько грубоватый и прямодушный, пояснил:
«Поступило распоряжение о том, чтобы всемерно укреплять здоровье всех военнослужащих; когда поступит следующее указание, вам сообщает дополнительно».
Мы с увлечением занимались дыхательной и двигательной гимнастикой на площадках и аллеях старинного парка под руководством нашего физрука, и рыжий старший лейтенант, шагая впереди строя по дорожкам лесопарка, среди цветущей сирени, не столько командовал, сколько советовал: «Дышим ровно! Дышим глубоко! Делаем свободные движения руками!»
Капитану Мерцаеву этот физкультурник нравился. «Рыжий- правильный мужик,- говорил капитан.-Он не старается выжать из своего тела какие-нибудь резервы, хотя мог бы достичь побольше некоторых, мучающих себя до туберкулеза. Он не выходит из себя ради медальки». Я понимал, что речь идет не о физкультурнике, а о новом взгляде Мерцаева на жизнь, и мне становилось грустно: капитан и вправду становился «как все». Заброшены и полупроводники, и теория относительности, и вычислительные машины. Только Ольга…
В июле наш курс выехал в лагерь, и в соответствии с духом всеобщего примирения и тишины жизнь в палатках, в сосновой роще над рекой, была похожа на отдых где-нибудь на турбазе. По утрам, еще сонные, пряча заспанные глаза от бесцеремонного праздничного солнца, мы бежали босиком по песку, усыпанному колкой хвоей, с разгона, не раздумывая, кидались в реку и окончательно просыпались лишь там, в плотной обжигающей прохладе. День состоял из переходящих одно в другое веселых дел, именовавшихся, впрочем, занятиями. Четыре часа физподготовки- игра в водное поло; шесть часов тактики - прогулка в уютном автобусе по мягким проселочным дорогам среди хлебных полей, белых сел в тополях и сонных в мареве курганов, потом - краткие рассуждения о наступательном бое стрелковой дивизии с применением оружия и долгие перекуры где-нибудь в тени. Курили папиросы «Шахтерские» и говорили, в основном, о сельском хозяйстве: кругом волновались хлеба. Иногда лениво-спокойные беседы переходили в резкие дискуссии.
Однажды кто-то выразился в том духе, что в прежние времена урожаи были выше, о том, что машины сами на себя работают - вручную выгоднее убирать… Капитан Мерцаев молчал, и я думал, что он и не слышит разговора, но когда вспомнили старого «хозяина», капитан с силой вдавил окурок в мягкую землю и спросил с брезгливым любопытством:
– А от машин хлеб керосином воняет? Да?
– Старики говорят,- упрямо подтвердил тот, кому не нравились колхозы.
– А у хозяина, значит, лучше?
И, не дожидаясь ответа, капитан поднялся, подошел к этому офицеру и сказал с тихой решительной угрозой:
– Ты прекрати в зародыше эти кулацкие разговорчики! Четко меня понял?
Он стоял над неуклюже поднимающимся с земли офицером с таким видом, что не должно было остаться сомнений.
– Понял,- промычал тот, глядя в землю и суетливо оправляя форму.
– А если не понял, то я тоже могу объяснить,- сказал вдруг Пряжкин, внимательно, с недобрым лицом, прислушивавшийся к разговору.
Неожиданно в центре внимания оказался Вася Мал-ков. До этого он стоял неподалеку и молча наблюдал за происходящим, а теперь шагнул к Мерцаеву и торжественно, с просиявшим лицом, произнес:
– Саша! Дай мне руку! В этой борьбе я всегда с тобой!
Мерцаев растерянно помялся, послушно подал Васе руку, что-то сконфуженно пробормотал и полез за новой папиросой.
В это лето наша пятерка снова объединилась: мы жили в одной палатке. На лучших местах - на отдельно стоящих койках по обе стороны входа наши два капитана: Мерцаев и Семаков; на трех койках в ряд у задней полы палатки: я, Малков, Левка Тучинский. В первый же вечер, когда укладывались спать, Вася многозначительно сказал Мерцаеву:
– А я тебя, Саша, видел с твоей девушкой. Входной клапан палатки был поднят, и свет фонарей передней линейки падал на Васино лицо.
