много, но увидеть наяву было совсем другое дело. У подножья горы была деревушка — серые ветхие домики с крышами, заросшими ярким оранжевым лишайником. Казалось, домики, как и встарь напряженно сторожат: не приближается ли враг. Узкие окна домов были расположены высоко, двери возвышались над тропами, чтобы легче было отразить нападение врага. Над ними громоздились чудовищные грозные руины короной венчавшего гору замка — средоточия ярой ненависти, тысячу лет копившейся в камнях. Крепость в неизбывной думе царила над морем, над пустошами- древняя, своевольная. Блондин двинулся к поросшему травой изножью горы. Дорога поднималась по спирали вверх — к деревенской площади. Он стал взбираться — и неожиданно возникло вздорное впечатление, что он уже ходил по этой дороге, ее помнит не его сознание, а плоть, кровь… Молодой человек тряхнул головой, одновременно и сердясь на навязчивые мысли, и забавляясь. Как странно возвращаться на родину, которую никогда в сознательной жизни не видел! Он медленно прошел через разрушенные ворота, мимо каменных завалов и зияющих стен. Сел на прохладный камень в тени Большого Дворца — на самом верху, где его овевал свежий ветер с пустошей. Отсюда виднелись здания Пулской атомной электростанции. На морской глади белели несколько паромов на воздушной подушке, пересекающих Ла-Манш. Не сразу он заметил Знак, который был выбит на камне почти на уровне его лица. Блондин сразу же перестал слышать доносящиеся снизу голоса туристов и, как загипнотизированный, встал и подошел вплотную к Знаку. Потрогал его руками; пальцы заскользили по гладкой стене. Знак был изрядного размера — не меньше ярда. Загадочный, горделивый. Круг, а в нем переплетение треугольников и пересекающихся линий. Над Знаком плыли облака, носились по воздуху птицы, а сам он… из глубины памяти всплывало… Да, это очертания ядерного реактора. Блондин беззвучно шевельнул губами, и его рука бессознательно коснулась золотой цепочки на шее, на которой висел медальон. На нем был выгравирован тот же Знак. Приезжий стал спускаться вниз. Внутренними дворами он прошел к нижним воротам и оглянулся еще раз — посмотреть на руины замка. Увиденный символ, словно древнее заклятие, всколыхнул, растревожил глубины его сознания и памяти, вызвал вереницу неуловимых, стремительных образов. Едва возникая, они улетучивались, оставляя после себя невнятную печаль и скорбь по давно прошедшему. Мимо прошла стайка местных девушек, оглядев его задорно и весело. Молодой человек не обратил на них внимания. На самом солнцепеке его пробирала дрожь. Он увидел церковный двор, толкнул старинные ворота, которые жалобно заскрипели. Все кругом заросло, и ему пришлось раздвигать руками ветви тисов, чтобы пробраться к лужайке с высокой травой, где прятались серые гладкие могильные кресты. Над крышами соседних домов виднелся замок, слышалось жужжание монорельсовой дороги, идущей через туннели в меловой породе в сторону Стадленда и моря. Блондин долго сидел с сигаретой в руке, осматривая округу. Ветер доносил веселые голоса ребятишек, игравших где-то поблизости. Он так долго зажимал медальон в ладони, что из-за пульсации крови в пальцах стало казаться, будто это его второе, крохотное сердце. Перед уходом он снова заметил Знак — тот выглядел, словно глаз, высеченный на сером надгробии. В большой таверне на пути к замку приезжий выпил кружку пива, съел пару сандвичей с сыром, краем глаза наблюдая за туристами, толпящимися у стойки. Он ушел, когда заведение уже закрывали. Крепость ждала его раскаленная солнцем громада. Вверх по склону бежала небольшая тропка. Она терялась в кустарниках, где царила прохлада от ручья. Выше проступала массивная стена внешних укреплений. Блондин стал взбираться по этой тропке мимо привязанных за кустами коз, которые оглашали склоны тихим блеянием, мешавшимся с шумом монорельсовой дороги. Он нашел укромное место над разрушенной внешней стеной, в прогалине между деревьями, сел на траву, спиной прислонившись к камню. Пора. Аккуратно, длинными, перепачканными травой пальцами он принялся открывать принесенный с собой пакет — тяжелый, запечатанный старинными печатями; на воске виднелся отчетливый оттиск Знака. Блондин взломал печати, расправил толстые листы. Он предчувствовал, что ему предстоит увидеть. Так и есть — убористый наклонный почерк знакомой руки. Он начал читать, позабыв про лежащую рядом пачку сигарет. Издалека, с уэрхэмского шоссе, доносился шум автомобилей — негромкий и размеренный, словно гудение пчел в улье. Совсем новый для этих мест звук. Солнце медленно двигалось по небу, тени деревьев перемещались, постепенно удлиняясь. По дорожке внизу прошли, пересмеиваясь, несколько местных жителей: краснощекие мужчины и женщины с мальчиками в белых рубашках и девочками в пестрых платьицах. Приезжий неспеша перебирал бумаги, иногда подолгу задумываясь над старинными начертаниями букв. Он, казалось, выпал из времени — в его сознании, пригибая траву, дул древний вихрь, а на соседних склонах гремели пушки… Небо на западе превратилось в раскаленный медный щит. Теперь руины, облитые песочно-красным сиянием, казались парящими в воздухе призрачными громадами. Исполинские тени расползлись по долине, густея с каждой минутой; движение на дороге почти прекратилось. Но вот и последний конверт. Опять с сургучной печатью. Приезжий медленно его вскрыл, вынул исписанные листки и начал читать. Дорогой Джон! Наверно, ты до сих пор теряешься в догадках, зачем я послал тебя в такую даль, в незнакомое тебе место. Попробую объяснить, как получится, потому что всего до конца не дано понять ни мне, ни тебе. Хорошенько запомни то, что я скажу. Ибо слова имеют свойство улетучиваться, обращаться в прах, даже в нечто более эфемерное, нежели прах. Пусть голос мой пребудет с тобою, подобно несмолкающему голосу ветра. В том месте, где ты сейчас находишься, начался диковинный Бунт Крепостей. Из книг ты должен знать, что в этих же краях был разрушен его последний очаг. Однако здесь зародилось грядущее освобождение всего мира, если освобождение — правильное определение того, что произошло. Созданный Гизевиусом Великим феодальный мир рухнул, потянув за собой в пропасть католическую церковь, которая его создала, охраняла и на какое-то время привела к расцвету. Власть выскользнула из рук Церкви вроде бы на пике ее могущества после того, как ее сила была так убедительно подтверждена подавлением английского бунта. Через десять лет после того, как были разрушены эти стены, жители Нового Света восстали и свергли владычество Рима. Семена неповиновения Риму, зароненные во время Бунта Крепостей, пали на подготовленную почву: по всему западному миру пронесся вихрь восстаний. Сперва папа римский утратил власть над Австралией, потом над Нидерландами и большей частью Скандинавии; затем король Чарлз воспользовался тем, что папа был вовлечен в решающую схватку с Германией, и сбросил папское иго. Так Англия — Ангелия, Страна Ангелов — снова стала Великобританией. Без кровопролития, без новых жертв. Двигатели внутреннего сгорания, электричество и многие другие полезные открытия были давным-давно готовы служить человечеству, но находились под церковным запретом. Вот почему народам ненавистна даже память о католической церкви, они мнят ее гнездилищем зла и порока, и это поношение будет длиться многие годы. А теперь попробуй понять, Джон. Взгляни на дело ясным взором, без предвзятости. Прочти о древней тайне, которая некогда привела в ужас римскую церковь — за тысячу лет до твоего рождения… Не отрываясь от письма, приезжий неуклюже нащупал на шее медальон и снял его, держа за нижнюю часть. Вверху были выгравированы две стрелы. Молодой человек стал сдвигать пальцы и под стрелами открылась верхняя часть круга. А в нем — еще две стрелы. Две стрелы указывают вверх, две направлены друг на друга. Это означает конец всякого прогресса, и это было нам известно с тех далеких времен, когда мы впервые начертали этот знак, — много веков назад. Вслед за открытием расщепления атома — атомная бомба. Вот против какого грядущего так исступленно боролись римские первосвященники. Действия церкви всегда оставались загадкой, ее политика никогда не была проста. Папы знали, как и мы, что от освоения электричества до овладения строением атома — один шаг. Откроют расщепление атома — и построят атомную бомбу. Потому что так уже было однажды: вне нашего времени, вне памяти человечества существовала Великая Цивилизация. И там был Приход, Смерть и Воскресение, а также Завоевание, Реформация, Непобедимая армада. И — гибель всех и вся в огне, Армагеддон. Про нас знали и в том, прежнем мире, и звали древними духами, или чародеями, или лешими. Но наше знание мы сумели сохранить. Церковь отлично понимала, что прогресс не остановишь, но можно придержать его — придержать хотя бы на полстолетия и дать возможность человеку прежде подняться на ступеньку выше по лестнице Разума. Вот какой дар приподнесла церковь этому миру. Бесценный дар. Она жгла и вешала? Да, случалось. Но ведь не было Бухенвальда. Хиросимы. Сталинских лагерей. Бабьего Яра. Спроси себя, Джон, откуда взялись ученые? Искусные врачи, мыслители, философы? Каким образом человечество в пределах жизни одного поколения шагнуло из феодализма в демократическое общество, если бы Рим разом не наводнил мир бесценными знаниями? Когда церковь увидела, что созданная ею империя рушится, что ее власти пришел конец, она не стала биться до конца, сдалась — и вернула все те сокровища мысли, которая крала у человечества. Те сокровища мысли, которые она держала у себя в залоге и приумножала. Держала до лучших времен, когда люди сумеют верно ими воспользоваться. Вот в чем заключалась великая тайна. Это была тайна папской власти, это была и наша тайна. А теперь в нее посвящен и ты. Сумей правильно воспользоваться ею. Твоя мать завещала, чтобы в
