что Клятову предстоит оправдание, а Груздев ждет строгого осуждения. На самом деле было как раз наоборот. Именно у Петьки появились некоторые, хотя пока и неверные, шансы на оправдание.
Пришла Тоня и молча поздоровалась с нами. Она, бедняга, худела день ото дня. Молодая девушка, которую я раньше не видал на суде, стояла неподвижно, глядя туда, откуда входила с лестницы публика. Она очень волновалась. Это было видно по рукам. Она то снимала, то надевала перчатку, то засовывала руки в карманы, то перекладывала сумочку из одной руки в другую.
Наконец стали пускать в зал. Девушка все стояла в коридоре. Она пропустила всех, вошла последней и села на первую скамью, где обычно сидят свидетели.
«Неужели это Закруткина?» — подумал я.
Уже офицер закрыл входную дверь, а она все не отрывала глаз от входа, все ждала кого-то, кто должен был — непременно должен был! — явиться и не являлся.
Вошли судьи. Все встали и стояли, пока Панкратов не сказал: «Садитесь». Стояла и девушка, но все смотрела на дверь: может быть, все-таки он войдет, тот, кого она поджидала.
— Свидетельница Закруткина,— сказал Панкратов. Девушка встала, подошла к судейскому столу и, пока слушала, что говорил ей Панкратов, предупреждая об ответственности, нет-нет да оборачивалась к двери: вдруг да войдет в последнюю секунду нетерпеливо ожидаемый ею человек?
Однако никто так и не вошел. Закруткина расписалась, что предупреждена об ответственности.
Начались вопросы. Оказалось, что ее зовут Валентиной и она работает в сберкассе 02597 контролершей. Не замужем, двадцати одного года, беспартийная, образование среднее…
— Скажите, Закруткина,— спросил Панкратов,— что вы знаете об Алексее Николаевиче Никитушкине?
— Это наш вкладчик,— сказала Закруткина.— Он у нас много лет имеет счет.
Она очень волновалась. Я даже не могу объяснить, почему это понял я да и, кажется, все в зале. Наверное, были какие-то незаметные глазу, но доходившие до сознания признаки ее волнения. Это ни о чем, впрочем, не говорило. Обстановка судебного заседания заставляет волноваться почти каждого свидетеля, кроме разве что бывших здесь уже много раз.
— Когда вы узнали, что Никитушкин собирается снять со своего счета шесть тысяч рублей?
— Пятого сентября утром он позвонил,— очень тихо сказала Закруткина.
— Пятого утром,— повторил Панкратов.— Говорите громче, свидетельница. А когда он получил эти деньги?
— Шестого сентября днем,— сказала Закруткина.
— Значит, вы узнали о том, что он снимет со счета шесть тысяч, сутками раньше?
— Да.
— Вы говорили об этом кому-нибудь из посторонних вашей сберкассе людей?
Валя молчала. Потом она обернулась и еще раз, последний раз, посмотрела на дверь. Дверь была по- прежнему закрыта. Офицер неподвижно стоял перед дверью. Закруткина повернулась к суду.
— Да, говорила,— сказала она отчетливо и громко.
— Когда говорили?
— Пятого сентября вечером.
— Кому говорили?
— Моему жениху Кузнецову Петру Николаевичу.
— Значит,— сказал Панкратов,— в тот же день, когда Никитушкин позвонил и заказал на завтра шесть тысяч рублей, вы рассказали об этом вашему жениху Петру Николаевичу Кузнецову. Почему вы ему рассказали?
— Он меня недели две уже просил, как только Никитушкин закажет деньги, ему сообщить.
— Он вам объяснил, зачем ему это нужно?
— Да, объяснил. Он сказал, что поспорил с одним своим товарищем на десять рублей.
— В чем же была суть спора?
— Тот его товарищ будто бы хорошо знаком с сыном Никитушкина, для которого покупалась машина, и сын Никитушкина будто бы говорил этому товарищу…
Закруткина молчит. Шепоток проходит по залу. Все понимают, хотя лицо Закруткиной публике не видно, что она борется со слезами. Все ждут, что сейчас начнутся рыдания, истерика. Но Закруткина победила слезы. Она продолжает медленно, отчетливо выговаривая каждое слово:
— Я сейчас точно не помню, какую-то он мне рассказал историю, для чего ему нужно знать точно, когда Никитушкин возьмет деньги. Мне показалась эта история убедительной. Я и сказала.
— Оглашаются показания Закруткиной, данные на предварительном следствии,— говорит Панкратов,— лист дела двадцать один, оборот: «Ни с кем, кроме товарищей по работе, я не говорила, что Никитушкин собирается брать большую сумму, и тем более никому не называла день, когда он должен эту сумму получить». Вы это показывали, Закруткина?
— Да, показывала.
— Значит, ваши показания на предварительном следствии не верны. Почему вы показывали неправду?
— Потому, что Петр Кузнецов меня просил об этом,— говорит Валя по-прежнему громко и отчетливо.— Восьмого сентября вечером, когда я пришла к нему в кинотеатр «Космос», он был очень взволнован. Если теперь, после того как Никитушкиных ограбили, сказал он, станет известно, что Кузнецов знал, когда у них были дома деньги, он может попасть под подозрение. Я понимала, что нарушаю правила, разглашая тайну вклада, но была твердо уверена, что Петя не мог иметь отношения к ограблению.
— А сейчас вы тоже в этом уверены? — спрашивает Панкратов.
Валя молчит.
— Так как же, Закруткина? — настаивает Панкратов.
— Теперь не уверена,— подняв голову, громко говорит Закруткина.
— Почему?
— Потому что я вчера была на суде. Я слышала, как Петр скрыл, что я ему рассказала. А как же скрывать, когда судьба подсудимых решается. Я ему сказала, чтобы он сегодня пришел и изменил показания. Но он не пришел. Я предупредила, что, если он не придет, я сама расскажу все, как было.
Так тихо в зале, что очень ясно слышно: кто-то осторожно, но настойчиво дергает дверь.
Офицер через щелку тихо говорит с кем-то, кто стоит в коридоре.
Валя повернулась к дверям и застыла. Теперь мне видно ее лицо. Она ждет. Она надеется, что это пришел Петр — пришел, чтобы рассказать правду и снять с нее эту тяжелую обязанность.
Панкратов ее не торопит. Он тоже смотрит на дверь. И адвокаты повернулись к двери, и вся публика, и подсудимые. Клятов насторожился. С него даже слетела бравада, которой он щеголял весь процесс. Только Груздев, повернувшийся тоже к двери, сохранил свой безнадежно унылый вид. Не знаю, понимает ли он, что происходят события, которые могут решить его судьбу. Или из пропасти отчаяния, в которую он погружен, не виден пи один солнечный луч.
Наконец отворяется дверь и входит милиционер. Стараясь ступать беззвучно, он идет через зал. Он мог бы греметь сапогами, зал все равно смотрит на него, слушает его шаги, ждет от него…
Впрочем, милиционер только подошел к столу, за которым сидит прокурор, передал ему записку, повернулся и вышел из зала.
Теперь все смотрят на Ладыгина. Записка, очевидно, короткая, Ладыгин прочел ее быстро и отложил в сторону. Наверно, ничего особенного, какое-нибудь срочное служебное известие. Все приходят в себя. Публика снова повернулась к суду. Панкратов спрашивает: есть ли вопросы у адвокатов? Есть ли вопросы у прокурора?
— Значит, показания, данные вами на предварительном следствии, неверны. Вечером пятого сентября вы сообщили вашему жениху Петру Кузнецову, что Никитушкин шестого сентября получает деньги. Так? — говорит Панкратов.
— Да, так,— подтверждает Закруткина.
— Неправильные сведения на предварительном следствии вы сообщили потому, что вас просил об этом Кузнецов?
— Да,— подтверждает Закруткина.
