него стало страшное, свирепое лицо. Он медленно поднялся, прихватил рукой коромысло, брошенное кем-то рядом с телегой, и занес его над головой старушонки.
— А-а, старая кляуза! — закричал он страшным голосом. — Попалась наконец! Держись — зашибу!
Он ринулся на старуху, размахивая коромыслом; старуха, отчаянно завизжав, метнулась и, ничего со страху не видя, стала биться о забор, как муха о стекло. Потом она пригнулась и затрусила к крыльцу, все еще повизгивая от страха.
Парень кинул коромысло и, глядя ей вслед, засмеялся громко и добродушно.
— Матвей, — негромко позвал дядька, — поди-ка сюда.
Парень подошел и присел на корточки перед дядькой.
— Здорово, — сказал он.
— Ну как, Матвей, — спросил дядька, — не говорили с хозяином? Возьмет меня на работу?
Парень смотрел на дядю с любопытством.
— Ты вон о чем! — протянул он наконец. — Э-э, брат, не вовремя пришел.
— Так обещали же, — сказал дядька.
— Мало чего обещали! Не до тебя теперь.
— Почему это?
— Потому что, может, нам и самим придется отсюда ходу давать.
Из дома выбежала молодая девушка и стремглав помчалась к погребу.
— Маша, Маша! — кричали ей со всех концов двора. — Расскажи, чего там?
— Рыдаи-ит! — крикнула девушка, растягивая «и», как произносят это слово в жестоких романсах.
— Кто рыдает? — спросил дядька.
— Хозяйка рыдаи-ит, — объяснил Матвей, тоже растягивая букву «и». — Пятый час без передыху.
— А чего ж она так?
— Да боится, что хозяин удрал.
— Как — удрал? — взволнованно спросил дядька. — Совсем удрал?
— Кто его знает, совсем или не совсем. Тут такая суматоха... — Парень засмеялся и покрутил головой. Ему, видно, очень нравилось, что все летит кувырком, что жизнь пошла вверх ногами, что порядок кончился. — Какие-то хозяин тут разговоры вел, что, мол, корабль за ним придет, умчит куда-то в далекие страны. Какие-то ему каменья да жемчуга привезли. Барыня Клашка всполошилась, что он, мол, ее бросит, но он ее уговорил и уехал. Людей, говорят, посылал куда-то на север за Водл-озеро. Целые мешки с едой ему туда отнесли. А в дорогу своих работников никого не взял. Все чужих: Тишкова да Гогина. А барыня- Клашка стала шуровать, где у хозяина что попрятано; видит: он что дорогое есть — все забрал. Она и решила, что он ее обвел. Рыдаит, а мы, понимаешь, волнуемся. Видел, я кляузу попугал? Они теперь боязливые. Понимают, что, ежели что, мы за них возьмемся.
— Да вы-то откуда узнали? — спросил дядька.
— Штука нехитрая! — засмеялся парень. — Народу, видишь, полно, да еще в доме столько же. У каждого два уха да еще глаз пара — вот посчитай, сколько получится. Да по одному языку еще у каждого. Тоже прикинь. Так что, дядя Коля, не время ты выбрал к нам наниматься! Не до тебя.
Девушка выбежала из погреба с бутылкой в руке и помчалась обратно в дом. Парень заложил два пальца в рот и отчаянно свистнул.
— Э-эх! — сказал он. — Погуляем без хозяина! Вали, дядя Коля. Другой раз забежишь. Пойду послушаю, чего наши решают. За жалованье беспокоятся — кто будет платить.
Он встал, не торопясь, вразвалку подошел к собравшимся в кружок и стал слушать.
— Вот беда, Коля! — в волнении сказал дядя. — Надо бы здесь остаться... Сейчас, понимаешь, если им горячее слово сказать, революция может произойти. И ребят надо поставить в известность. Ладно, тут и потом успеется.
Он пролез под забором и стоял на улице, поджидая Колю, в задумчивости пощипывая бородку.
— Да, сынок, — сказал он, когда Коля вылез, — такие дела заворачиваются — ахнешь! Видал, какие штуки паук выкидывает? Пошли!
Глава тридцать четвертая
КРЕПОСТЬ В ЛЕСУ
Впереди молча шагал Мисаилов. Он за всю дорогу не сказал ни одного слова. Чуть отставая от него, шли справа Харбов и слева Тикачев — охрана, готовая ринуться на его защиту. Дальше шли мы с Семой Силкиным, и сзади, тяжело дыша, скользя по грязи, но не отставая, шел поддерживаемый под руку Сашей Девятиным Андрей Аполлинариевич.
Через час тракт свернул направо, на Каргополь, а мы взяли левее и пошли прямо на север, к Сум-озеру. Здесь дорога была грунтовая. Идти стало труднее: ноги больше скользили.
Полное безмолвие было вокруг. Ни звука не доносилось сквозь туман. Дорога была так пустынна, будто шла по совсем незаселенному краю. Один только раз встретился нам человек. Сначала возникло темное пятно, потом вырисовалась фигура. Это был милиционер Задоров, старший товарищ Вани Патетюрина, пожилой, молчаливый, медлительный и необыкновенно спокойный. Он, казалось, все видел, всего ожидал, и удивить его было невозможно. Он кивнул нам и молча смотрел, как мы проходим мимо. Харбов подбежал к нему. Мы шли не останавливаясь. Уже через минуту Харбов и Задоров исчезли в тумане, потом я услышал, как хлюпают по лужам сапоги Харбова. Андрюшка занял прежнее место, чуть позади Мисаилова. Мы шли дальше. Обернувшись назад, я увидел, что еще одна молчаливая фигура шла позади Андрея Аполлинариевича: Задоров присоединился к нам.
И снова шагали мы, восемь человек, посреди бесконечного моря тумана. Минута шла за минутой, тянулась верста за верстой...
Задоров негромко сказал:
— Вот дорога на хутор.
Через канаву был переброшен деревянный мостик, и между деревьями шла узкая наезженная дорога. По ней ездили мало, между колеями росла трава. Дорога обходила большие деревья, кое-где на самой ее середине торчали невысокие пни.
Чем дальше отходили мы от большой дороги, тем крупнее становились деревья. Огромные ели тянули черные лапы над нашими головами, некоторые нависали так низко, что мы задевали за них.
— Далеко еще? — спросил задыхающимся голосом Андрей Аполлинариевич.
— Недалеко, — негромко сказал Задоров.
Дорога свернула. Лес расступился, мы вышли на поляну. Почти всю ее занимал большой двор, обнесенный высокой стеной. От стены до ближайших деревьев было шагов десять. Стена поднималась выше человеческого роста, колеи вели к воротам. Это были огромные, тяжелые ворота, сколоченные из толстых досок. Кованые железные полосы шли поперек каждой створки. Над стеной виднелась темная масса. Мы не могли сквозь туман различить, что это. Какое-то здание высилось внутри двора. В тумане оно казалось огромным. Мы остановились возле ворот.
— Ну что ж, — сказал Харбов, — будем стучать?
Мисаилов молча подошел и кулаком заколотил в тяжелые доски. Стук показался мне неожиданно тихим. Видно, доски на створках были очень толстыми.
— Да, — сказал Тикачев, — тут, брат, голыми руками не достучишься! — Он повернулся и заколотил изо всех сил сапогами. Но и теперь стук казался тихим.
— Черт его знает... — сказал с сомнением Харбов. — Может, полезем через стену? Как ты считаешь, товарищ Задоров?
Задоров подошел ближе и посмотрел наверх.
— Частное владение, — хмуро сказал он. — Закон не позволяет.
— Э! — громко крикнул Силкин, приложив ладони трубкой ко рту. — Есть тут кто живой?
— Чего надо? Какие люди? — раздался неожиданно голос сверху.
Мы подняли головы. Над воротами торчала чья-то голова. Она была еле видна сквозь туман. Черты лица мы не различали, только видно было, что волосы торчат в разные стороны.
— Нам гражданина Катайкова, — сказал Тикачев.
— Нету здесь никого, — ответил голос. — Идите своей дорогой.
— Слушай, товарищ, — вмешался Харбов, — будь человеком, позови Катайкова — нужен по делу.
