ударниках, бригадирах и председателях. И вот лучшего из них, дядю Оруджа, Бостан смеет подозревать.
Да, конечно, он шел в НКВД, он шел для того, чтобы поделиться своими подозрениями. А если ему поверят? А если дядю Оруджа начнут подозревать и там? Если его уволят из пограничников и на его честное имя падет тень?
Я понял, что защита чести Оруджа и чести всей нашей семьи в моих руках. Я должен пресечь подозрения. Я должен объяснить, что дядя Орудж — человек необыкновенно честный. Я повернулся и быстро пошел обратно.
Только вышел я из переулка на Советскую улицу, как увидел, что из другого переулка появился Бостан. Квартал был небольшой, мы оба увидели друг друга одновременно. Обоим было поздно скрываться. Мы пошли друг другу навстречу, и каждый сделал вид, что просто прогуливается от нечего делать, равнодушно поглядывая по сторонам. Мы даже кивнули небрежно друг другу, когда встретились. Кивнули и разошлись. Встретились мы как раз у двери НКВД. И оба сделали вид, что не обращаем на эти двери никакого внимания. И опять шли мы в разные стороны. Я — в одну, Бостан — в другую.
Хорошенькая получалась история! Если я уйду, Бостан сейчас же отправится в НКВД сообщать, что дядя Орудж ведет себя подозрительно. Но не могу же я вечно ходить по улице взад-вперед.
И тут меня осенило. Я должен сам пойти в НКВД, беспристрастно рассказать, как было дело, и объяснить, что дядя Орудж человек очень честный и Бостан его подозревает зря. Удивительно, но мне даже в голову не пришло, что мне могут не поверить. Я считал таким бесспорным то, что дядя Орудж ни в чем виноват быть не может, что не сомневался: все должны поверить мне на слово.
Я оглянулся. Бостан в это время скрылся за углом. Он, наверное, сделает теперь еще один круг и снова выйдет на Советскую в надежде, что я уже перестал колесить по его маршруту.
Я круто повернулся и быстро зашагал обратно. Минут десять должен был обходить квартал Бостан. За это время я успею войти в НКВД и добиться, чтобы меня принял товарищ Черноков. Это был единственный работник НКВД, которого я знал. Он приезжал вместе с Мелик-заде в тот день, когда убили моего деда, — может быть, читатель тоже запомнил его фамилию. Конечно, мы были не очень близко знакомы, но все-таки я его помнил и мог ему, по крайней мере, объяснить, из какой я происхожу семьи.
Меня не хотели пускать, но я сказал, что мне по срочному делу нужно повидать следователя Чернокова. Дежурный позвонил ему по телефону, и Черноков велел меня пропустить. Я вошел в кабинет, и хотя по дороге приготовил целую речь, которую собирался произнести, но, войдя, забыл ее всю до последнего слова. Я стоял в дверях, не зная, с чего начать.
— Здравствуй, — сказал Черноков, — как тебя зовут?
Я назвал себя и напомнил, что мы уже виделись в саду моего деда в день его смерти. Мне показалось, что после этого Черноков заинтересовался мной. Во всяком случае, он предложил мне сесть и отложил пачку бумаг, лежавшую перед ним на столе.
— Ну, что, — спросил он, — с чем пришел?
— У меня есть дядя Орудж, — сказал я, — он пограничник.
— Я знаю, — кивнул головой Черноков.
— Он очень честный человек, — сказал я.
— Знаю, — чуть улыбнувшись, согласился Черноков. — Ты затем и пришел, чтоб сообщить мне об этом?
Я кивнул головой и покраснел. Получалось в самом деле удивительно глупо. Все знают, что Орудж человек честный, и вдруг прихожу я и сообщаю об этом, как об удивительной новости.
К счастью, Черноков был умный человек. Он понимал, что я еще не все сказал, и ждал продолжения.
— Сейчас к вам придет Бостан, — выпалил я, — будет вам говорить, что дядя Орудж человек нечестный, так вы ему не верьте, потому что он человек честный. Хотя Бостан честный человек, но вы ему все-таки не верьте. А дяде Оруджу верьте, хотя он тоже честный человек.
Получалась полная ерунда. Все были честные люди, и почему-то Черноков одному должен был верить, а другому не верить. Я покраснел, замолчал и уставился в потолок, безумно жалея, что вообще впутался в это дело.
Черноков нахмурился и сказал:
— Слушай, так мы не столкуемся, не можешь ли ты говорить пояснее?
Я все-таки очень волновался и начал говорить длинно и подробно о том, как Джабар рассказывал сказку и как незнакомый человек украл дыню с бахчи. Черноков слушал очень внимательно, не перебивая меня, а я нарочно затягивал рассказ, потому что теперь, когда я снова все вспомнил, я испугался, что Черноков, выслушав все, не только не поверит мне, но, наоборот, начнет подозревать дядю Оруджа.
Когда я вспомнил широкоплечую дядину фигуру в зеленой, перепоясанной ремнями гимнастерке, его улыбку, его спокойствие и уверенность, я решил, что нет, такого человека никто не может подозревать. Потом мне все-таки опять стало страшно и показалось, что Черноков слушает меня с недоверием. Я вспомнил день, когда впервые увидел Чернокова. Нас всех, стоящих в саду, свет ламп, и черные тени деревьев, и стук окна в комнате, и мертвую голову деда с широко открытыми глазами. Сомнений нет: деда убил кто-то из тех, кто был в саду вместе с нами.
Я все-таки досказал всю историю до конца и, кончив, добавил:
— Я, товарищ Черноков, думаю, что если дядя Орудж и не задержал этого, который ранил Джабара, то, может быть, потому, что тот уже успел скрыться... или дядя Орудж торопился отвезти Джабара в больницу... Или, может быть, это была военная хитрость... Бывает же иногда очень важно применить военную хитрость...
Я замолчал, поняв, что говорю глупости, и чуть не заплакал. Очень уж мне стало обидно, что не могу я найти слов, чтоб защитить моего дядю от несправедливых, в этом я был убежден, обвинений.
С трудом я сдержал слезы и, шмыгнув носом, добавил, что дядя Абдулла зарядил свой карабин, чтобы убить шпиона, и что он очень храбрый и честный человек.
Казалось бы, это не имело отношения к делу, но мне хотелось объяснить Чернокову, что на членов нашей семьи вполне можно положиться.
Больше мне нечего было сказать. Черноков внимательно смотрел на меня и тоже молчал. Наконец он встал, прошелся взад и вперед по кабинету и подошел к двери в соседнюю комнату. Он открыл ее настежь и кому-то сказал: «Зайди сюда». Я услышал шаги, и в комнату вошел дядя Орудж.
Я как сидел, так и остался сидеть, не зная, что сказать, и не в силах пошевелиться. Я только чувствовал, что краснею, и смотрел вниз, в пол. Потом сильная ласковая рука потрепала меня по волосам и, ухватив за подбородок, подняла мое лицо кверху. Дядя Орудж смотрел на меня и смеялся.
— Ну, что же ты? — спросил он меня. — Чего ж ты молчишь? — Его лицо сделалось серьезным, и он добавил: — Ты молодец! Ты честный и умный мальчик.
Я все еще ничего не понимал, однако решился поднять глаза. Наверное, я был очень красный.
— Мы совсем его запутали, — сказал Черноков. — Садись, Орудж, успокоим мальчика.
Дядя Орудж сел, и у меня немного отлегло от сердца. Когда находишься в таком положении, всегда легче слушать, чем говорить. Черноков заговорил, глядя в сторону, вероятно, чтобы не смущать меня еще больше.
— Прежде всего, — сказал он, — я хочу сказать, что ты вел себя в этом деле так, как следовало. Из этого я вижу, что ты мальчик, которому можно кое-что доверить. И то, что тебе будет сказано, ты сумеешь сохранить в тайне. Так вот, прежде всего, Джабара ударил не просто прохожий, злой человек. Джабара ударил враг нашей родины. Враг умный и хитрый. Кто он — говорить не будем. Но, во всяком случае, три дня тому назад этот человек перешел границу, чтобы сделать здесь свое дело. Какое? Наверное, вредное нам всем.
— И пограничники его прозевали! — пробормотал я.
Черноков переглянулся с дядей Оруджем, и оба улыбнулись. Я не понял, почему им так весело.
— Тсс, тсс! — сказал Черноков. — Не торопись обижать наших пограничников. Они не прозевали нарушителя границы, они действовали, как всегда, осмотрительно и точно, но об этом мы тоже не будем говорить. Так или иначе, суть дела в следующем: в нашей стране зашевелились враги. Люди, которых не успел нам назвать твой дед, не бездействуют.
