было — по крутому скату струйкой осыпается песок и мелкие камни. Они перестреляли собак.
— Стреляй! — крикнул чайханщик Гумаю. — Стреляй, милый человек, или дай я выстрелю!
Гумай припал на одно колено и дважды выстрелил, но беглецы уходили, даже не прячась. Расстояние между нами было еще слишком велико, и солнце, поднимаясь из-за горы, било нам прямо в глаза.
Мы уже высоко поднялись на гору, когда я вдруг почувствовал под ногами тропинку. Полого уходя вверх, она опоясывала гору и в полукилометре он нас делала крутой поворот и пропадала в скалах. В гору мы карабкались цепью, здесь нам пришлось пойти гуськом — впереди Гумай и кочевник с двустволкой, позади них — чайханщик, еще отступя — мы с Бостаном и в хвосте — молодой человек, наш ночной рассказчик.
Теперь мы не шли, мы почти бежали, и, видимо, это обеспокоило беглецов, потому что один раз они остановились и перезарядили револьверы. Гумай заметил на песке капли крови и сказал, что, по-видимому, стрелял в чайхане не зря и одному из них, тому, что хромает, все-таки досталось.
В это время те, за кем мы гнались, подошли к повороту тропинки и скрылись за ним. Тогда молодой человек, наш рассказчик, ни с того ни с сего начал смеяться. Я еще раньше заметил, что он на бегу бормочет что-то под нос себе, будто бы спорит сам с собой, и слышал его невнятные восклицания: «Ну, конечно, это так. Ах! Дураки! Вот опрометчивые люди! Неужели они сами не могут догадаться?»
— Что случилось? — окликнул его чайханщик, но он продолжал бежать, не отвечая и посмеиваясь про себя, с непонятной веселостью.
Нам все труднее и труднее становилось продвигаться дальше. Тропинка сузилась до полушага. По одну ее сторону стеной поднимались отвесные скалы, по другую был обрыв. Ночной переход с караваном муллы приучил меня гулять по таким местам, по которым в былое время я бы не отважился пройти ни за какие подарки, но когда тропинка сузилась до полушага, я на бегу посмотрел себе под ноги, — мне пришлось остановиться и отвернуться лицом к скале.
— Вперед, мальчики, вперед! — торопил нас веселый молодой человек. Но не мне одному становилось не по себе. Милиционер и кочевник, привычные к высотам, давно уже опередили нас, но все чаще Бостан косился под ноги и боком жался к скале чайханщик.
— Я, кажется, здесь отстану, — слабо сказал он и повернул к нам свое бледное лицо. — Я всю жизнь прожил на равнине, и такие путешествия не для меня, нет, не для меня. Куда ведет эта чертова тропинка?
— Куда? — переспросил и опять рассмеялся молодой человек. — Увидишь сам. А впрочем, лучше отдохни здесь, потому что дальше она будет еще уже.
Осторожно, держась друг за друга, мы разошлись с чайханщиком, и он лег на тропинку к скале лицом. Я думаю, что он был, в общем, храбрый человек, но высоты могут бояться и храбрые люди, — это дело привычки.
Скоро мы дошли до поворота, где нас поджидали Гумай и кочевник. Здесь было что-то вроде широкой площадки, на которой свободно могло поместиться десятка полтора человек. Дальше, у поворота, тропинка опять сужалась.
— Если мы высунемся отсюда, — нерешительно сказал кочевник, — они нас перестреляют по одиночке.
— Конечно, — согласился с ним молодой человек. — Когда персидские воины охотились за ханом Ибрагимом, они так и валились отсюда один за другим.
— Как? — вскрикнул я. — Это дорога в крепость?
— Взгляни сам, — ответил он.
Я лег, на животе дополз до поворота тропинки и осторожно высунул голову из-за камня. Шагах в тридцати от меня я увидел полуразрушенную стену и башню, висящую над обрывом. Стая потревоженных голубей с криками носилась вокруг нее, и мне показалось, что некоторые птицы пролетали под самой башней, потому что плоская скала, на которой она стояла, выступала над пропастью как карниз; скала поддерживала башню, как рука тяжелый сосуд, и все это грузное, огромное сооружение как бы висело в воздухе.
Я увидел траву и чахлые деревца, росшие в бойницах. Мне показалось, что старая крепость медленно разрушается у меня на глазах. Большой осколок белого камня вдруг бесшумно отломился от стены и полетел в пропасть. Долго я следил за ним. Падая, он становился все меньше и меньше и не упал на дно, а словно растаял в голубоватом воздухе долины. Оттого, что я долго следил за его падением, у меня закружилась голова. Скала, на которой я лежал, стала вдруг легкой и зыбкой, как облако. Но я успел разглядеть тридцать шагов тропинки, отделявших меня от крепостных ворот. Тропинка была чуть наклонена к этой страшной, голубоватой бездне.
— Они перестреляют нас поодиночке, — угрюмо повторил Гумай.
— Мы были бы сумасшедшими, если бы подвинулись еще хоть на один шаг. Скорей всего они ушли, зная, что мы здесь топчемся, — сказал кочевник.
Молодой человек рассмеялся и сказал, что они никуда не ушли и не уйдут. Он вытащил из кармана белый носовой платок и осторожно высунул его из-за поворота. Я отполз в сторону.
— Эй, в крепости! — крикнул он. — Не стреляйте, я хочу с вами поговорить. Вы меня слышите?
Долго ему никто не отвечал, потом знакомый мне голос корзинщика Мамеда произнес:
— Ладно, вылезайте!
Молодой человек выпрямился во весь рост. Очки его блеснули на солнце.
— Слушайте, что я вам скажу. Я — кандидат исторических наук, Мустаджа Шафагат-заде. В свое время я подробно ознакомился с некоторыми древними сооружениями в этих местах. Так вот, дорогие гости, я вам говорю — вы попались.
Из-за стены ему ответили нехорошим смешком, а потом тот же голос ответил:
— Попробуйте нас взять.
— Попробуйте уйти, — возразил ученый молодой человек. — Ведь вы не дослушали там, в чайхане, историю хана Ибрагима и мое описание этой крепости. Дело в том, что я забыл упомянуть одну существенную подробность: тропинка, на которой стоим мы, и, заметьте, с ружьями, — единственная. Другого хода из крепости нет.
Я услышал, как Шварке выругался: «Врешь, дьявол!» — и в ту же минуту Мустаджа Шафагат-заде быстро присел на корточки. Пуля щелкнула о выступ скалы, и отскочивший осколок камня больно оцарапал мне щеку.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Мустаджа Шафагат-заде оказался очень деятельным человеком. Честно говоря, я был до сих пор другого мнения об ученых людях. Мне казалось, что в обстоятельствах, подобных нашей погоне за двумя бандитами, они должны бы были оказаться беспомощными, а этот ученый молодой человек сразу же стал нашим командиром.
Шафагат-заде взял у кочевника его двустволку и велел ему немедленно спуститься вниз к чайхане, где тот оставил своих быков и верблюдов.
— На верблюде, — сказал он, — ты в полчаса доедешь до ближайшего сельсовета, а там по телефону дашь знать обо всем происшедшем в НКВД или же в штаб пограничной охраны.
Он велел было и мне с Бостаном спуститься вниз, но тут мы решительно отказались его слушаться, и тогда он сказал:
— Ну, хорошо, только ложитесь, ребята, спать и выспитесь хорошенько, потому что, по-видимому, нам придется здесь проторчать до вечера.
Кочевник ушел, а мы с Бостаном растянулись прямо на камнях, подальше от обрыва, и очень скоро уснули. Я проснулся только один раз, потому что опять услышал сухонький треск револьверных выстрелов. Шафагат-заде и Гумай лежали рядышком на тропинке и оба смеялись.
— Лежи, лежи, — кивнул мне Шафагат-заде, — мы просто решили проверить, как они там поживают. Что-то уж очень тихо у них.
Солнце обошло гору, и камни стали горячими. Кто-то, осторожно приподняв мою голову, поднес мне к губам кувшин с холодной водой. Я пил жадно и не просыпался. Потом я уже узнал, что это кочевник велел своей жене подняться на гору и принести нам воды и хлеба. А затем опять чья-то рука растормошила меня,
