К наступлению сумерек оленье стадо пригнали ближе к ярангам и расположили на склоне горы с большим не тающим снежником.
Сорокин увидел, что олени не такие уж ручные животные, как ему представлялось раньше: они пугливо шарахались в сторону, если он делал резкие движения или пытался подойти вплотную. Со всех сторон слышалось похрюкивание и глухой топот. Земля слегка вздрагивала. Из тундры пришли женщины, нагруженные охапками зеленых ивовых ветвей. Пучками зелени украсили чоттагины, а часть их понесли к оленьему стаду, где уже собрались оленеводы, вооруженные чаатами[29] и острыми длинными ножами.
Сорокин и Тэгрын наблюдали издали. Вот Клей повернулся в сторону снежника. Похоже, что он шептал заклинания. В сгустившихся сумерках трудно было разглядеть как следует, а подходить близко неловко. Но вот из толпы женщина вынесла на руках убитого теленка и тут же на ивовых ветвях разделала тушу, ловко отделив мягкую, тонкую шкуру. В воздухе запахло кровью.
Забой оленей продолжался недолго, не более часа. И вот к яранге подошли Клей с Уакатом, усталые, но довольные работой.
— Нынче олени хорошо паслись, — сказал Клей. — Овод не донимал: мы держали стадо над морем, в горах — там постоянно дуют ветры.
Видимо предупрежденные Клеем, к яранге потянулись оленеводы. Всего в стойбище было восемь мужчин. Они уселись кружком вокруг столика и, вооружившись ножами, стали обгладывать оленьи кости.
Тэгрын произнес небольшую речь о положении дел на побережье и закончил ее словами:
— Мы пришли к вам за помощью: нам нужно, чтобы ваши дети поехали в Улак учиться грамоте. Вы знаете, Советская власть требует, чтобы закон о грамоте соблюдался везде.
Он сел, и хозяйка преподнесла ему большую сочную кость.
Долгое время все молчали, наконец заговорил пожилой пастух.
— Однако о пользе грамоты мы слышим только слова… А на деле выходит так: если кто одолевает эту премудрость, того по железным полосам отправляют подальше от родины, как это сделали с Пэнкоком.
— Это неправда! — не сдержался Сорокин. — Никто его насильно не отправлял! Пэнкок уехал, чтобы вернуться домой настоящим учителем.
— Какомэй! — услышал он в ответ. — Как хорошо говорит по-нашему! А ведь по виду тангитан!
— Ежели мы отправим ребятишек в школу, кто будет нам помогать пасти оленей? В нашем деле каждая пара рук — это большая подмога. Наши дети привыкли к тундре, к движению, к свободе. А в школе полдня надо неподвижно сидеть за столом и вглядываться в мелкие значки. Это трудно и непривычно, и глаза у ребят могут испортиться… — говорил оленевод.
— Однако у меня хорошие глаза, — возразил ему Тэгрын.
— Так ты когда начал учиться? Уже взрослым…
— А Сорокин?
— Он же тангитан!
— В этом интернате, — продолжал тот же оленевод, — надо спать на особой подставке. По ночам снизу дует, потому что вместо оленьих шкур там стелят белую ткань, из которой шьют камлейки. Да и одевать будут во все матерчатое, тело станет чесаться. Каждое утро надо мыть лицо и специальной палочкой со щетиной на конце еще и полировать зубы. К чему все это? Наш народ к такому непривычен…
— Не это главное, — вступил в разговор другой оленевод. — Наши дети отвыкнут от тундры. Кто будет пасти стада?
Мы сделаем так, — ответил Сорокин, — чтобы ваши дети не забыли тундру. Конечно, в интернате, как вы говорите, они будут спать на подставке, полировать зубы и умываться каждый день. Потому что будущие поколения чукотского народа будут жить совсем в других условиях, в больших и просторных деревянных домах с окнами.
— Тангитанами станут? — спросил кто-то.
— Нет, зачем же… Они останутся чукчами.
— Однако деревянный дом для кочевой жизни тяжеловат, — заметил другой.
— Сделают такой легкий, что его поднимет один олень! — смело пообещал Тэгрын.
Оленеводы, похоже, старались свести разговор к тому, что грамота им не нужна.
Наконец заговорил Уакат:
— Не надо говорить, что грамота не нужна нашему народу. Откуда мы знаем, что будет через год, через два? Нынче жизнь меняется быстро. Давно ли говорили, что ружья нам не надобны, потому что они сильно шумят и пугают зверя, оленей. А нынче только давай ружья… Так и многое другое. Мы еще толком не знаем, для чего нужна грамота. Однако подозреваю, что она потом нам крепко пригодится. Только вот надо подумать, как сделать так, чтобы наши детишки не отвыкли от тундры.
— В середине зимы мы можем отпустить их в тундру, — ответил Сорокин, — а потом на все лето.
— Так-то хорошо, — одобрительно кивнул пожилой оленевод.
Сорокин продолжал:
— Каждый год ваши дети будут узнавать много интересного и нужного. Конечно, не все сразу будет понятно, но мы, большевики, стараемся сделать так, чтобы чукотский народ пришел к новой жизни. Мы хотим, чтобы перемены коснулись не только побережья, но и глубинной тундры. А для этого нужны знания… много знаний… Что такое грамота для вашего народа? Это, как правильно сказали, дорога, которая ведет в будущее. Грамотные люди могут управлять машинами, понимать разговор по радио через железную проволоку, лечить людей, оленей, собак, знать настоящие цены в торговле. Северный человек заслужил хорошую, сытную жизнь. Вот первые слова, написанные на чукотском языке, — Сорокин показал листочки воззвания Камчатского губревкома. — Пройдет немного времени, и вы получите первую настоящую книгу на чукотском языке, а потом появится и газета. А газета — это во много раз лучше, чем гость с новостями. От гостя вы узнаете только о том, что он сам видел, и лишь о той стороне, откуда он приехал, а в газете вы будете читать новости обо всей Чукотке и обо всей стране…
— Какомэй! Вот это интересно! — воскликнул Уакат.
— Не надо никуда ездить — сиди и читай газету, — сказал Гойгой.
— Вам надо избрать свой Совет, как в Улаке, как во многих других селениях, — закончил разговор Сорокин.
После недолгого совещания председателем тундрового Совета единогласно был избран Клей. В конце схода он от имени пастухов обещал послать детей в интернат.
Рано утром следующего дня Тэгрын и Сорокин отправились дальше.
Отдохнувшие, досыта накормленные собаки резво бежали по мокрой тундре, подбрасывая на кочках нарту.
К вечеру приехали в стойбище Рентыгыргына, дальнего родича Атыка. Здесь все прошло хорошо — и выборы и подбор учеников.
— Мы как раз в это время приходим на южный берег улакской лагуны для осеннего обмена, — объяснял Сорокину Рентыгыргын. — Издавна это у нас водится, когда еще не было ни русских купцов, ни американских торговцев. Нам ведь нужны и лахтачьи ремни, и хорошая лахтачья кожа на подошвы, моржовые шкуры, жир морского зверя. А береговым жителям — оленьи шкуры на зимнюю одежду, оленьи жилы для ниток. Это тоже как бы торговля, но без денег.
Настроение у Сорокина было приподнятое: он не ожидал, что кочевники будут так сговорчивы. Поездка прошла без особых затруднений — в общем-то все согласились с необходимостью послать детей в интернат, избрали свои местные Советы.
Когда на обратном пути остановились у горячего источника, чтобы на прощание еще раз насладиться купанием, Сорокин поделился своей радостью, но, к его удивлению, Тэгрын не поддержал его.
— В прибрежной тундре остались только бедные, малооленные кочевники, — объяснил Тэгрын. — Им оленей только-только хватает на пропитание. Все они в родстве между собой. Совет или товарищество среди них организовать легко, потому что они и так сообща работают… А вот настоящие оленные люди — те далеко. Часть ушли на Амгуэму, другие на Колыму, к якутской земле. Несколько месяцев надо добираться
