Милюнэ вышла в кухоньку.
Отсюда ей хорошо был слышен разговор.
— Maшal Маша!
Милюнэ сообразила, что это ее зовут. Трудно привыкать к новому, незнакомому имени.
Она быстро вошла в комнату и остановилась в дверях, встретив стену пытливых глаз.
— Ну. что, видели, господа? — торжествующе спросила Агриппина Зиновьевна.
— И где же вы раздобыли такую прелесть? — спросил Оноприенко.
— В королевстве Армагиргина, — ответил Тренев. — Привез ее дальний родич нашего каюра Тымнэро.
— Хороша, хороша, ничего не скажешь. — Мишин встал и потрепал девушку по щеке липкой ладонью.
— Ладно, ступай, Маша, — величественно кивнула хозяйка.
Как смотрели тангитаны на нее! Пронизывали острыми глазами, светлыми, колючими, словно ледяными сосульками.
Несмотря на жарко натопленную кухню, Милюнэ вдруг почувствовала проникающую под матерчатую жесткую одежду стужу одиночества. Уйти бы сейчас в ярангу Тымнэро, посидеть у вольного пламени, не заключенного в каменный мешок, погреться теплым дымом, послушать знакомый чукотский разговор.
— Машка! Неси строганину!
Милюнэ проглотила возникший в горле комок и, стараясь быть спокойной, внесла тазик со строганиной в комнату.
Как тонка тангитанская матерчатая одежда! Сквозь нее все чувствуешь, словно ничего на тебе нет.
Милюнэ торопливо поставила блюдо и вышла на кухню. Устало опустившись на жесткую лежанку, вытерла вспотевший от волнения лоб и снова услышала:
— Машка! Самовар!
Это было чудовищное сооружение — огромное, тяжелое, угрожающе полное каких-то внутренних звуков. Самовар стоял на краю плиты, горячий, с синеющими углями в дырчатом поддоне.
Милюнэ ухватила его обеими руками и потащила в комнату…
Гости понемногу расходились. Оставались игроки в карты.
Они смачно и много курили, пили чай и лишь изредка произносили непонятные слова. Сама Агриппина Зиновьевна играла и громко покрикивала на мужа.
Музыкальный ящик возбудил у Милюнэ любопытство и страх. Когда крутили ручку, внутри Что-то поскрипывало и стонало. Из широкой трубы вылетал хриплый женский голос.
Что же будет дальше с ней?.. Еды, точнее остатков от хозяйского стола, было куда больше, чем она могла съесть. Она припасла мятую жестянку, куда складывала остатки, чтобы передать Тымнэро. Вспоминались голодные годы на берегу большой реки, думалось о будущем, о завтрашнем дне, когда начнется все сначала — тяжелые ведра с водой, стирка, черный пачкающий уголь, зола, при легком дуновении летящая в рот и ноздри… А что же дальше? Что будет дальше?
Слезы накатывались и тихо капали на лоскутное одеяло, о котором еще несколько дней назад Милюнэ не могла и мечтать… Но что дальше?
Вдруг Милюнэ почудилось, что кто-то вошел в кухню. Это был хозяин. Он ощупью пробрался к котлу с талой водой, зачерпнул ковшом и долго пил, икая и кряхтя.
Напившись, сунул ковш в котел. Легко звякнула жесть.
Милюнэ, сердцем чуя опасность, смотрела на хозяина сквозь полузакрытые глаза.
Тренев быстро оглянулся на дверь и шагнул к лежанке. Милюнэ вся напряглась, задержав дыхание.
Тренев подбирался все ближе. Спасительное одеяло, отделявшее Милюнэ от хозяина, сползло на пол. Самое противное было то, что Тренев пытался лизнуть в губы, обдавая запахом перегара, пищи, табака. Тошнота подступила к горлу Милюнэ, наполнила рот горечью.
— Ах ты рыбья душа!
Тренев так и застыл, словно неожиданно прихваченный морозом.
Милюнэ почувствовала, как Агриппина Зиновьевна изо всех сил ударила мужа.
Сжавшись в комочек, Милюнэ ожидала своей доли наказания. В лучшем случае ей придется расстаться с местом.
На восходе солнца Агриппина Зиновьевна, утомленная, охрипшая от ругани, уснула.
Глава четвертая
В отношении снабжения товарами и продовольствием Чукотка в 1917 году опять была отдана на откуп американским капиталистам Камчатский областной комиссар телеграфировал краевому комиссару Русанову, что в качестве снабженца Чукотки может быть рекомендован Олаф Свенсон. В 1917 году Свенсон завез на Чукотку товаров и продовольствия на сумму 5 784 доллара.
Ранним утром Милюнэ разбудил глухой взрыв.
Будто сдвинулась сама земля, весь низменный правый берег Анадырского лимана, на котором располагались дома Ново-Мариинского поста.
Наскоро одевшись, Милюнэ выбежала из дома.
К лиману с криком бежали люди:
— Пошел лед! Лед тронулся!
Большие торосы, грядой возвышавшиеся у самого берега, шевелились, терлись друг о друга, валились и двигались, ровняя галечный берег, подхватывая с собой всякий мусор — тронутые ржавчиной жестяные консервные банки, пустые бутылки, обрывки тряпок, куски облезлой шерсти, олений волос, собачье дерьмо — все, что было спрятано под снегом.
Освобождение Анадырского лимана ото льда значило, что по-настоящему кончилась полярная зима, пришло короткое, но долгожданное лето с кораблями, новыми людьми, новостями, газетами годичной давности, но все же газетами, и новыми товарами… Через месяц начнется страдная пора на Анадыре-реке — путина, великая рыбная ловля.
Комитет общественного спасения распределил участки между промышленниками и владельцами сетей.
Сооне и Грушецкий остались при прежних рыбалках, хотя требовали отведения новых участков. Тренев осторожно намекнул другу, что нынче не время спорить и требовать.
Мир и спокойствие воцарились в анадырском комитете после отъезда Каширина. По-прежнему собирались у Тренева, играли в карты и обсуждали будущее Чукотки.
Милюнэ тайком от хозяйки бегала к Тымнэро.
— Самая главная еда у них называется котлет… Для приготовления берут мясо, срезают кости, а потом кусками суют в железную машинку навроде челюстей. Глотает машинка это мясо, жует, а с другой стороны выпускает…
— Что ты говоришь, Милюнэ? — Тынатваль сморщила в брезгливой гримасе лицо.
— Это правда! — уверяла Милюнэ. — С другой стороны машинки выходит измельченное мясо. Разве только без дурного запаха.
— И как нутро у них не выворачивает от такой еды! — осуждающе замечала Тынатваль.
— А то есть у них другая чудная еда — длинная, как веревка, а изнутри пустая, макарон называется, — продолжала Милюнэ.
Как не хотелось уходить из яранги, но надо было — Агриппина Зиновьевна не любила, когда Милюнэ надолго отлучалась.
