камлейки поверх кухлянок.
— Еттык, — сдержанно по-чукотски приветствовал прибывших Ухкахтак.
— Ии, — ответил первый каюр. Куркутский подал руку и сказал по-русски:
— Здравствуй, Ухкахтак, не признал меня, мольч?
— Какомэй Куркут! — обрадованно воскликнул Ухкахтак. — Эй, распрягите и накормите собак!
Молодые эскимосские парни бросились к нартам, а гостей Ухкахтак повел в свою ярангу.
— Это наш ново-мариинский торговец Бессе-керский, — сказал Куркутский, показывая на своего спутника. — Сильно он замерз.
На торговца страшно было смотреть. Он весь посинел от холода, мелко дрожал, а губы до того распухли, что он слова не мог вымолвить. Он только жалобно мычал и глазами показывал на полог, как бы прося поскорее впустить его в тепло.
Женщины стали его осторожно раздевать, сняли камлейку, кухлянку и торбаса.
Тымнэро и Куркутский беседовали в чоттагине с Ухкахтаком, жадно глотая мерзлую нерпичью печенку, которую истолкла в каменной ступе хозяйка.
— Непривычен купец к холоду, — с сочувствием рассказывал Тымнэро. — Сидит, как колода, на нарте, не бегает. Вот кровь и застывает, а потом трудно разогнать ее.
— Тангитаны все такие, — заметил с небрежностью Куркутский, забыв, что он им родич.
— Плохо приспособлен тангитан к нашей жизни, — повторил Тымнэро. — Все у нас для него худо — и еда наша, и одежда, и жилище… Вот только не понимаю, как они там у себя живут?
— Живут и плодятся, — отозвался Ухкахтак. — Иначе откуда к нам столько народу приезжает? Старики раньше думали, что белый человек рождается на корабле, потому что наш народ их только на воде и видел…
— Торговать будет ваш тангитан? — осторожно осведомился Ухкахтак.
— Это его дело — очухается, сам скажет, — небрежно бросил Куркутский.
Именно это больше всего и беспокоило Ухкахтака. Он не любил, когда кто-нибудь другой торговал в его владениях.
— Какой у него товар?
— Оружие, — ответил Куркутский. — Другого у него нет. Чуток есть дурной веселящей воды.
— И ружья и водка у меня есть, — сказал Ухкахтак. — Так что пусть едет дальше.
В чоттагин вышла озабоченная женщина и что-то сказала по-эскимосски Ухкахтаку.
— Нога у него плохая, — перевел хозяин. — Палец почернел, отрезать придется.
— Какомэй, — встревоженно сказал Тымнэро. — А не помрет?
— Чего помирать? — махнул рукой Ухкахтак. — Вон в Энмыне канадский человек Сон живет, так он без обеих рук. И ничего. Женился, детишек наплодил. А тут палец на ноге. Серо сделает, он умеет.
Куркутский вполз в полог, чтобы поглядеть ногу торговца и посоветоваться с ним.
Бессекерский лежал у заднего жирника, укрытый одеялами из пыжика, и постанывал с закрытыми глазами.
— Как, ваше благородие Генрих Маркович? — осторожно дотронувшись до плеча торговца, спросил Куркутский. — Доспел?
— Отогреваюсь, — высунувшись из-под одеяла, ответил Бессекерский и слабо улыбнулся. — Боль изнутри так и течет, так и течет…
— Мольч, резать придется твою ногу, — напрямик сказал Куркутский.
— Да ты что? — На лице Бессекерского отразился ужас. — Ты что, всерьез?
— Женщина сказала. — Куркутский придвинулся к Бессекерскому. — А ну покажь-ка ногу.
Бессекерский выпростал из-под оленьего одеяла ноги, и Куркутский тщательно обследовал их, брезгливо дотрагиваясь до черной кожи.
— Мольч, она правду сказала, — озабоченно заметил Куркутский. — Левый палец совсем доспел. Если не отрезать сей день, завтра придется всю ногу коротить.
Бессекерский посмотрел на почерневшую ногу, сам потрогал палец и вдруг заплакал. Он всхлипывал без голоса, только вздрагивали плечи.
— Принеси канистру, — попросил он Куркутского.
Куркутский снял с нарты запас дурной веселящей воды, принес в полог вместе с железной кружкой. На деревянной дощечке внес кусок нерпичьей печенки.
— Печенкой закусите, ваше благородие. — Куркутский протянул дощечку со слегка подтаявшим куском печенки.
Бессекерский съел печенку и попросил еще. Насытившись и выпив кружку спирта, спросил:
— А человек-то хоть надежный?
— Сказывают, большой мастер, — успокоительно заверил торговца Куркутский. — Режет — будто чурку строгает.
Местный лекарь Серо без особого труда отрезал отмороженный сустав.
Когда Бессекерский немного выздоровел и начал интересоваться окружающими, Ухкахтак через Куркутского дал ему понять, что торговать ему здесь не придется, а лучше подумывать, как ехать дальше.
Впереди вокруг фиордов бухты Эмма лежали нищие селения…
Зима 1918 года в Ново-Мариинске отличалась свирепыми метелями и новостями, сбивавшими с толку коммерсантов, новоявленных чиновников и углекопов.
Радист не знал, куда деваться от любопытствующих. Даже в пургу они пробирались на холм и набивались в тесную рубку. Вели себя тихо, задерживали дыхание и с благоговением смотрели на мерцающую лампочку, прислушиваясь к неземному писку и ожидая, что скажет радист.
Но Асаевич молчал. Комитет общественного спасения — Совет недавним решением был отменен, хоть состав остался прежним, — постановил считать все телеграммы, принятые ново-мариинским радио, секретными, и радисту было объявлено, что их разглашение будет рассматриваться как тяжкое преступление.
Перепуганный Асаевич сначала попытался объявить радио неисправным, а потом потребовал поставить у дверей радиостанции вооруженную охрану. Однако охранники, назначаемые по добровольному желанию, в конце концов выведывали у слабохарактерного Асаевича содержание телеграмм, а потом разносили по Ново-Мариинску.
Сине-красная заря вставала над островом Алюмка, и с ледового океана тянуло мертвящей стужей. Холодный ветер подхватывал остывший печной пепел и уносил его вдоль улицы уездного центра. На реке Казачке с пушечным выстрелом трескался лед.
Ждали лета.
— Нынешним летом все должно решиться, — сказал как-то после долгого раздумья Иван Архипович Тренев. — Похоже, что адмирал Колчак всерьез взялся за умиротворение России. Да и союзники у него солидные — Америка да Япония.
Собеседником Тренева был Грушецкий, втихомолку радующийся отъезду своего конкурента Бес- секерского.
— Авантюрист! — говорил про него Грушецкий. — Вечно у него какие-то несбыточные планы, прожекты…
Тренев остерегался обсуждать с Грушецким внутреннее положение Чукотского уезда и тем более Ново-Мариинского поста.
— Адмирал Колчак, — говорил Тренев, — человек культурный и образованный. Он кидаться в авантюру не станет.
— Да речь не о нем, — отмахивался Грушецкий. — Я говорю о нашем путешественнике Бес- секерском…
— Мы ничего не можем о нем сказать, пока он не вернется, — вмешалась в разговор Агриппина Зиновьевна. — А может, они возьмут и переедут Берингов пролив!
— Ну что Бессекерскому делать в Америке? — с оттенком ревности проговорил Грушецкий. — Он здесь-то не может наладить свои дела… Вернется, если не замерзнет… Вы мне, Иван Архипович, про Колчака поподробнее расскажите… Что-то о нем ранее не слыхать было, откуда он взялся? Вроде и фамилия
