— Ну, тогда давай отдохнем.
Механик бережно снимает мотор с плеча своего спутника. Они садятся на камни. Инрын смотрит на вершину холма, где вспыхивает, гаснет и снова вспыхивает обращенный к морю луч маяка. А механик смотрит вниз, где километрах в трех видны огоньки ближайшего стойбища.
— Ты здесь недавно? — спрашивает Инрын.
— Еще и полугода нету. Конечно, срок небольшой. Но в таких населенных пунктах, как наш маяк да ближнее стойбище, освоиться нетрудно. Я тут не только всех охотников знаю — с каждым школьником лично, можно сказать, знаком.
Механик вынимает коробку папирос и продолжает:
— Пора, кстати, и нам с тобой познакомиться. Меня Анатолием звать.
— А меня — Инрын.
— Слышал. Куришь?
Они закуривают. При свете спички Инрын видит, что Анатолий улыбается чему-то.
— Послушай-ка, моторист, есть у тебя невеста?
— Что? — переспрашивает Инрын, смущенный неожиданным вопросом.
— Невеста, спрашиваю, есть? Ну, дружишь с какой-нибудь девушкой, гуляешь?
— А зачем тебе?
— Ишь ты, смутился, словно красная девица. Нельзя разве спросить?
Другому встреченному впервые человеку Инрын, наверно, не стал бы рассказывать о таких вещах. Но Анатолий ему нравится чем-то. Да и спрашивает он совсем просто, по-товарищески. Парень, должно быть, хороший, насмешничать по такому поводу не будет…
— Есть у меня невеста. Только гулятъ нам с ней не приходится. Она теперь далеко, в Хабаровске. Учиться уехала. А почему ты спросил?
— Видишь ли… Нет, я тебе потом объясню. Пошли
Анатолий рывком поднимает мотор, кладет его себе на плечо и идет вверх по тропинке.
— Постой Что ты Давай я возьму
— Нет уж, браток. Теперь моя очередь. Не хотел сам отдать, так я тебя обхитрил.
В мастерской маяка ярко светит электричество. Станки и инструменты сверкают. Видно, хозяин здесь аккуратный.
— Светло — жмурясь, говорит Инрын.
— Еще бы Ведь мы даже целое море освещаем. Что ж самим-то в потемках сидеть Ну-ка, поглядим, в чем у нас тут загвоздка…
Часа через полтора, дважды перебрав мотор, но все еще не обнаружив «загвоздки», Анатолий говорит:
— Ничего не понимаю. Никакой поломки не видно, а не заводится. Давай отдохнем минут десять. Объявляю перекур.
Анатолий давно уже снял с себя не только пиджак и нарядную голубую рубаху, но и полосатую тельняшку. Теперь он сидит на полу голый по пояс и почти такой же черный от мазута, как Инрын.
— Тебе, браток, приходилось в здешнем стойбище бывать?
— Нет.
— Живет здесь одна девушка. Учительницей работает. Ну, как бы это сказать, приглянулись мы друг Другу. В ноябре, m праздники, думаем свадьбу сыграть. Приезжай, гостем будешь.
— Приеду. Раз на свадьбу зовешь, обязательно приеду.
— Решено… Такое, понимаешь, на меня нашло — не могу по вечерам на маяке усидеть. Как работу кончаю, так сразу помоюсь, переоденусь и — в школу, к учительнице своей.
— Понятно, — смеется Инрын.
— Что понятно? Чего это тебя смех разбирает?
— Понял теперь, почему ты со всеми школьниками знаком
Анатолий тоже весело хохочет и, схватив Ин-рына за плечи, пытается положить его на лопатки. Бороться очень неудобно, — оба держат в зубах папиросы и старательно отворачиваются, чтобы не обжечь друг друга. Повозившись несколько минут, они садятся и шумно отдуваются.
— Верно, Инрын. Правильно догадался. Через учительницу я и с ребятами подружился. Вместе с ними школу к учебному году готовил. Окна стеклили. Здесь, в мастерской сделал им фонарь для диапозитивов. Нина — невесту мою Ниной звать — сама мне чертежики для этого фонаря начертила. А теперь О'на взялась за десятый класс меня подготовить. Хочу в будущем году в заочный институт поступить. Каждый вечер занимаемся.
— Что же ты сегодня не пошел?
— Пошел, да не дошел. Только собрался к Нине, а Тэнмав говорит: «Занеси по дороге радиограмму Кымыну. Под холмом его вельбот стоит». Ну, а дальше ты сам знаешь.
— Так это значит — из-за меня? Подожди, Анатолий… Может, еще не поздно? Может, пойдешь, а? Ты иди, я как-нибудь сам…
— Куда ты меня посылаешь, чудак человек? Ты погляди-ка на часы — ночь уже. Нина, небось, ждала-ждала, да и спать легла… Ну, время перекур кончать.
— Нет, как же это все-таки…
— Да ты, Инрын, не тревожься. Она у меня не такая, не вертушка какая-нибудь. Должна понять, что значит товарищеская выручка. Нас на корабле так учили: «Сам погибай, а товарища выручай». По- суворовски.
— Так ведь ты меня первый раз видишь.
— Все равно. Тем более — тут не только о тебе речь, а о деле, — в колхозе ждут. Товарищ — это ведь не только тот, с которым ты из одного котелка щи хлебаешь. В бою, брат, каждый наш матрос, каждый солдат — бесценный тебе друг и товарищ. То же самое и в гражданской, в мирной, значит, жизни. Я это так понимаю.
Анатолий в последний раз затягивается папиросой, бросает ее в печку, и продолжает:
— Вот я тогда, на тропке-то, подумал о Нине, да и спросил тебя про невесту. Предположим, она на месте Нины была бы. Неужели обиделась бы на тебя, что зря прождала? Нет? Вот то-то и оно… Ну, давай, Инрын, за мотор браться. С места не сойду, пока не пойму, в чем тут дело.
«
Кымын просыпается первым. В палатке еще полутемно. Он садится, всматривается в спящих товарищей и, убедившись, что Инрын еще не пришел, сразу возвращается к тем тревожным мыслям, с которыми уснул. К сожалению, Кэнири прав. Даже если удастся пронести груз через горы, выезд колхоза на охоту будет наполовину сорван. Нельзя возвращаться в колхоз без вельбота.
Бригадир встает и, осторожно переступая через спящих, выходит из палатки.
На песчаном берегу, шагах в тридцати от палатки, лежит вельбот, освещенный утренним солнцем. Без мотора он кажется Кымыну какой-то огромной дохлой рыбой, выброшенной волнами.
По тропке, соединяющей стойбище с маяком, торопливо шагает девушка. Она останавливается, срывает вместе со стебельком желто-красную ягоду морошки и вдевает ее в петлицу жакетки, рядом с комсомольским значком. Когда она поднимает голову, Кымын узнаёт ее. Это здешняя учительница, она живет в доме его сестры.
— Здравствуй, Нина Ивановна
— Здравствуйте, Кымын
— Что это ты так рано встала?
— Мне на маяк надо. Хочу успеть до занятий вернуться назад.
— Идем тогда вместе. Я тоже как раз на маяк собрался.
Тропка узкая, двоим по ней не пройти. Кымын, из уважения к учительнице, пропускает ее вперед. Но из уважения к старшему, Нина Ивановна идет не по самой тропке, а вдоль нее — по траве, по спелым ягодам шикши. Кымын видит, как от сока раздавленных ягод постепенно чернеют каблучки ее светлых
