— Из нашего колхоза пять человек в Ленинграде учатся. Четверо мужчин и одна девушка. Учителя нашего сестра.
— И еще двое учатся в Хабаровске, — говорит Эйнес. — Один в Педагогическом, другой — в Медицинском.
— И меня, — вставляет, не выдержав, Унпэнэр, — меня председатель обещал в будущем году в Хабаровск послать. Я на курсы механизаторов рыбного лова поеду.
• • •
На следующий день эскимосы отправлялись домой.
Ветер утих уже к утру, но волны еще не совсем улеглись. Ведь даже если в ведре расколыхаешь воду — она потом не сразу успокоится. A тут воды как-нибудь побольше, ей труднее остановиться, после того как расколышет ее ветер.
Эскимосы успели хорошо отдохнуть, им помогли как следует зачинить распоровшуюся обшивку байдары. Они прощаются, еще раз благодарят за помощь и гостеприимство.
Все готово к отъезду. Загудели моторы. Три байдары и сопровождающий их вельбот, слегка покачиваясь на волнах, отходят от берега.
Дальше и дальше уходят они в море, и уже трудно Атыку различить среди остальных маленькую, темную фигурку Мылыгрока. Только Тэпкэлин с головой, забинтованной ослепительно белой повязкой, как назло, все время попадается на глаза.
На берегу, рядом со стариком, стоят Тылык и Сергеев. Тылык говорит.
— Уехали американцы.
— Назад уехали, — задумчиво произносит Атык. — Далеко назад, на целую жизнь. Как три-дцать- сорок лет назад жили, так и сейчас живут. Даже еще хуже стало
Сергеев смотрит в море. Не туда, где еще виднеются байдары, а дальше, гораздо дальше — туда, где за линией горизонта лежит Америка. И представляется его глазам не та бесправная колония Соединенных Штатов, которая лежит сразу за Беринговым проливом, не жалкие лачуги эскимосов, а громоздящиеся над Гудзоном небоскребы трестов и банков, роскошных отелей и модных магазинов.
Может быть, в витрине одного из этих магазинов лежат меха, поставляемые с Аляски. «Те самые меха, — думает Сергеев, — на которых наживается Тэпкэлин и его нью-йоркские хозяева; те самые меха, которые добывают с риском для жизни голодные, нищие люди..»
А три байдары уже совсем далеко. Три едва различимые, теряющиеся в волнах точки.
ТЭГРЫНЭ, ЛЕТИТ В ХАБАРОВСК
Чья это огромная невидимая ладонь гладит траву на аэродроме? Отпустит на секунду и снова прижмет к земле; пригладит, отпустит и снова пригладит… Это ветер. Но Тэгрынэ не чувствует его. Она сидит в пассажирской кабине самолета, дверца уже заперта, порывы ветра не проникают в кабину. Даже звуки марша, несущиеся из репродуктора, установленного на крыше аэровокзала, едва слышны.
Начальник аэродрома попросил провожающих отойти. Их не видно теперь. Сквозь толстые стекла окон видна только зеленая трава, прижатая к земле огромной ладонью ветра. Вот трава поплыла назад, попл «ла быстрее, еще быстрее…
— Оторвались, — говорит толстяк, сидящий перед Тэгрынэ.
Теперь и сама она видит, что самолет уже оторвался от земли. Трава проносится внизу, метрах, наверно, в двух… Даже в трех, пожалуй. Во всяком случае, спрыгнуть было бы уже боязно.
Выше, выше. Еще выше У Тэгрынэ захватывает дух. Но голова не кружится. «Совсем не кружится, — думает девушка. — Напрасно они меня пугали. Надо будет написать Инрыну, что голова нисколько не кружилась».
И не укачивает вовсе. На байдаре, даже при самом незначительном волнении, качка гораздо чувствительнее. Нет, на байдару это непохоже. На качели? Тоже нет Ни с чем не сравнить это ощущение легкости и свободы, скорости и высоты
Самолет разворачивается. Вон какой-то домик. Неужели это здание аэровокзала? Перед зданием стоят провожающие, машут руками. Среди них — отец Тэгрынэ, но она уже не может разглядеть его между другими. Ей становится немного стыдно, что она думала сейчас не о нем: он-то, небось, только о ней и думает. И, когда прощались, не смогла даже как следует обнять старика. Пока целовалась с подругами, пришло время садиться в самолет. Конечно, можно было бы не торопиться, но этот толстяк пропустил ее вперед, а лесенка узкая, Тэгрынэ не хотела задерживать толстяка. Неудобно ведь — она еще совсем девчонка, а он такой солидный, седой. Поэтому Тэгрынэ только наскоро чмокнула своего старого Мэмыля и побежала вверх по лесенке.
Еще круг сделал самолет над аэродромом, еще раз показалось здание аэровокзала, промелькнула группа людей, ставших совсем маленькими. И вот внизу не ровное поле аэродрома, а какие-то холмы— то светлозеленые, то зеленовато-рыжие.
— Легли на курс, — говорит толстый пассажир. Тэгрынэ впервые слышит это выражение. Ей смешно: почему «легли»? Ведь никто из пассажиров не лег, пилот и его помощник тоже, конечно, бодрствуют.
Толстый пассажир смотрит на часы. Нет, он смотрит не только на часы — рядом с часами на руке у него компас. Ткнув пальцем в компас и махнув рукой вперед, он произносит:
— На юг идем. Строго на юг.
— Да, — улыбается Тэгрынэ, — скоро осень. А осенью птиц на юг тянет, в теплые края.
Как приятно чувствовать себя птицей Теперь слова соседа уже понятны Тэгрынэ: прямо на юг, до самого Хабаровска проложена невидимая дорога по воздушному океану; пилот набрал высоту, покружив над аэродромом, а потом взял южное направление— словно бы положил свою машину на этот курс. Положил, и пусть теперь она летит по этому курсу всё вперед и вперед «Легли на курс», — произносит про себя Тэгрынэ. Выражение это уже не кажется ей смешным. Наоборот, в нем есть какая-то прелесть, что-то профессионально-пилотское. Тэгрынэ мысленно повторяет его и при этом чувствует себя не пассажиром, а почти что летчицей. А если и не летчицей, то, во всяком случае, опытным пассажиром, а не новичком, впервые совершающим воздушное путешествие.
Вдруг в самолете становится темнее, за окнами ничего не видно, какая-то серовато-белесая пелена закрыла их.
— Ой, что это? — спрашивает Тэгрынэ.
Но толстый пассажир, сидящий перед ней, уже задремал. Ей отвечает другой, сидящий у левого окна:
— Это облака. Мы вошли в облака.
Не проходит и минуты — в кабине быстро светлеет, и вот машина уже вырвалась из облака, за окнами снова сверкает ясное утро.
— Так бывает, когда поезд выходит из тоннеля, — говорит тот же пассажир. — Все светлее, светлее становится, и, глядишь, поезд вырвался из горы, на простор вышел.
— Я никогда не ездила в поезде, — отвечает Тэгрынэ.
Внизу — сопки, сопки, какая-то речка вьется серебристой лентой между сопками. Только кое-где землю закрывают серовато-белесые пятна. Это облака, теперь Тэгрынэ уже понимает что это такое. Правее каждого из них она различает на земле их тени.
Самолет идет над облаками. Тэгрынэ летит в Хабаровск
Худенькая, стройная девятиклассница ходила по тундре и собирала цветы. Нет, в руке у нее не было букета, а была толстая русская книга «Флора Севера», и между страницами этой книги лежали цветы, которые удалось собрать. Там не было двух одинаковых, только разные, только по одному представителю каждого вида.
