грамоте.
— Однако вижу, что у вас-то чукотский язык хорошо пошел, — заметил Кагот.
— У меня хорошие учителя, — улыбнулся Першин. — Учат все время. По-русски ведь не с кем говорить.
— Меня тоже учат грамоте, — признался Кагот.
Першин заметно удивился этому.
— А какой грамоте? Норвежской?
— Пока непонятно какой, — ответил Кагот. — Но мне больше нравится счет и числа… Вот я все хотел спросить у вас: у корабельных тангитанов тоже есть поэты или они только у русских?
— Поэты есть у всех народов, — ответил Першин. — И у норвежцев и у англичан. Я даже уверен, что они есть и у вас. Ведь тот, кто сочиняет песни, тоже поэт. А песни у вас есть, не правда ли?
— Песни-то есть, но в них мало слов, — вздохнул Кагот.
— А разве в вашем языке нет похожего на то, что я читал вам из Пушкина, Блока? — спросил Першин.
— Может быть, и есть, — неуверенно ответил Кагот, — но этошаманские заклинания, и они исходят не от человека, а от Внешних сил.
— Как это? — не понял Першин.
— Внешние силы как бы тоже говорят человеческими словами, но через избранного, через шамана, — объяснил Кагот.
— Значит, шаман и есть поэт! — весело заключил Першин.
Кагот покачал головой. По учителю выходит, что и он, Кагот, тоже является поэтом, как те тангитаны, которые сложили слова про зимнюю дорогу или про звезды, но Кагот сомневался в этом.
Внешне в яранге ничего не изменилось. На прежнем месте висел гостевой полог, свидетельствуя о том, что мечты хозяйки заполучить мужчину в большой полог пока остались неосуществленными. Это несколько озадачило Кагота, который до встречи с членами экспедиции Амундсена и до приезда Першина видел в мужчинах-тангитанах людей, весьма жадных до женщин, не брезгующих часто и старухами. Может быть, эти мужчины как-то иначе устроены? Но телесное устройство членов экспедиции Амундсена ничем существенным не отличалось от его, Кагота, точно так же как и Першина, которого он видел голым в корабельной бане. Странные люди… И не похоже, чтобы брезговали. Наоборот, в кают-компании часто слышались слова похвал и Калине, и жене Амоса Чейвынэ, и особенно юной Умкэнеу.
Должно быть, эти тангитаны принадлежали к роду особо стеснительных или очень преданных своим женам.
— Жена у вас есть? — спросил Кагот.
— Не успел я жениться, — почему-то с виноватой улыбкой ответил Першин.
— А собираетесь?
— Когда-нибудь придется…
— Здесь будете жениться или у себя в Петрограде?
— Это уж как судьба решит…
— Это верно, — вздохнул Каготи засобирался. — Ну, я пойду: мне еще надо соседей навестить.
Возле яранги Амоса катались на санках Эрмэн и Илкэй. Детишки кинулись на гостя с криком:
— Дядя Кагот! Дядя Кагот! Ты принес нам тангитанские сладости?
— Принес, принес! — весело ответил Кагот, чувствуя себя благодетелем, человеком, приносящим радость не только взрослым, но и детям. Он уже привык к своему новому положению. В становище каждый приход Кагота означал пополнение оскудевших запасов муки, чая и сахара, которые хотя и считались лакомством и не определяли главного содержания питания, но, однако, без этих продуктов жизнь уже казалась пресной.
Амос чинил нарту, пристроившись у ярко горящего костра. Чейвынэ занималась исконно женским делом — с помощью каменного скребка, насаженного на деревянную ручку, очищала нерпичью шкуру.
— Амын етти! — приветствовал гостя Амос. — Какие новости?
— Новостей особых нет, — степенно ответил Кагот, присаживаясь на китовый позвонок и развязывая мешок с подарками. — Вот кое-что принес вам и ребятишкам. Он подал мальчику и девочке по конфете, а остальное Чейвынэ. — Счету меня начали обучать.
— Счету? — переспросил Амос. — Для чего это?
— Ну, для того, чтобы знать число вещей.
— Много вещей у тебя завелось?
— Не так чтобы много, но кое-что есть, — ответил Кагот. — Но счет не для этого.
— Ты говорил, что тангитаны все меряют, — сказал Амос. — Им это для чего-то надо. А тебе зачем? Тоже мерить будешь?
— Может, и придется, — туманно ответил Кагот. — А разве русский учитель не учит счету?
— Вроде бы учит, — вспомнил Амос. — Но это так, баловство и развлечение для детей.
— У меня это серьезно, — сказал Кагот. — И чувствую, что за этим большое дело…
— Может быть, и так, — кивнул Амос, отодвигая в сторону нарту. — Чейвынэ, уж коли свежий чай появился, давай-ка попьем.
За чаем разговор продолжался. Амос рассказал о подвижках льда на границе припая и дрейфующих ледовых полей и снова вернулся к делам в становище.
— Все хорошо было бы с этим учителем, но странный он человек, — заметил Амос.
— Да, — кивнул Кагот, — Я это тоже почуял: он так и спит в гос-тевом пологе, не переселился в большой.
— Но главное в другом: он все время манит.
— Куда манит? — заинтересовался Кагот.
— В будущее, — многозначительно ответил Амос, — О чем бы ни зашел разговор, он все переводит на будущее. Будто только-только началась жизнь и все самое главное, самое интересное, самое красивое. — впереди!
— Это интересно…
— И будто это новое начало жизни совсем рядом. Как только уйдут льды, сюда приплывет большой пароход…
— Я слыхал от проезжающих, возле мыса Сердце-Камень во льдах зимует какой-то пароход…
— Не тот, — махнул рукой Амос. — Придет большой пароход, на котором привезут деревянные яранги для школы, больницы, для ловли слов…
— Для ловли слов? — переспросил Кагот и догадался: — А, это радио! Амундсен послал своих в Ново-Мариинск, что в устье реки Анадырь, чтобы через тамошнюю станцию отправить новости на родину. Вот только нам — то зачем такая станция? Кому мы будем так далеко отправлять новости?
— Першин говорит, что таким путем сюда скорее дойдет ленинское слово.
— Ленинское слово? — с удивлением спросил Кагот. — Неужто у него и для нашей дали есть слова?
— Першин говорит, — продолжил Амос, — что Ленин совсем простой человек, вроде нас с тобой.
— С виду-то он, может быть, и вправду похож на простого человека, но главное — какая сила у него внутри, — со значением проговорил Кагот. — Уговорить бедных людей — это непросто, — задумчиво продолжал он, мысленно представив толпу оборванных, невеселых людей, а на некотором возвышении Ленина, который обращается к ним со своим словом.
— Но уговорил же! Солнечного владыку скинул! — сказал Амос. — И в наши края своих людей послал, — добавил Кагот.
— Интересно, конечно, каково-то все будет на самом деле, — задумчиво проговорил Амос. — Скажу тебе, Кагот, по мне, чем чуднее а неожиданнее, тем лучше!
— Это почему?
— Потому что злые духи — кэльэт — совсем запутаются и не найдут меня. Нынче я чувствую в себе большую силу, много больше, чем до той поры, когда тонул. Признаюсь тебе, Кагот, зачал я дитя… Вот как! — Он скосил глаза на усердно работающую Чейвынэ. — Чейвынэ! — окликнул он жену. — Отдай-ка Каготу пару свежих нерпичьих печенок! Пусть угостит тангитанов на корабле! Першину тоже нравится
