вышел.
Он подумал было отыскать артистку, поблагодарить её, расспросить, откуда узнала она «Песню о двух ветрах», но постеснялся, передумал и направился в большой зал Дома культуры, откуда доносилась музыка вальса.
Сергей Ширяев оказался там. Он танцевал с Ксюшей. Тылык подождал, пока кончится танец, и спросил, не хотят ли они погулять. Сергей вопросительно посмотрел на Ксюшу.
— Нет, — сказала она, — я бы, пожалуй, ещё потанцевала.
Тылык попрощался и пошел в гардероб. Когда он одевался, по лестнице торопливо спусился очень высокий худощавый человек.
— Простите, — спросил он, — ваша фамилия — Тылык?
— Да… То есть это почти так. Это мое имя.
— Очень рад, очень рад, — говорил, пожимая Тылыку руку, худощавый человек, в котором Тылык уже узнал пианиста — аккомпаниатора эстонской артистки. — Нам сказали, что вы здесь. Салми Аугустовна очень хотела бы познакомиться с вами. Вы торопитесь?
— Нет, нет, нисколько не тороплюсь. Я сам хотел зайти к вам… Но потом подумал, что вам, может быть, некогда… А кто вам сказал обо мне?
— Один из устроителей; я не знаю его фамилии. Он, кажется, тоже из университета, ваш товарищ. Он сказал Салми Аугустовне, что её слушали студенты всех народов, песни которых она пела, и даже один чукотский студент. И он рассказал нам про вас… Если вы подождете минутку, я поднимусь к Салми Аугустовне. Мы тоже собирались уезжать.
Он ушел и скоро вернулся вместе с ней. Она крепко пожала Тылыку руку и сказала:
— Мне повезло. Это очень хорошо, что Генрих разыскал вас. Вы мне очень нужны.
— Напротив, это мне повезло… Я по крайней мере могу теперь поблагодарить вас. Иначе я так и ушел бы, не сказав вам, как вы хорошо пели… То есть я, конечно, не специалист, не ценитель; вы и без меня знаете, как вы хорошо поете… Я только хотел сказать, что ваша песня… Она буквально перенесла меня домой, на Чукотку! За много тысяч километров, через весь материк!
Она серьезно слушала сбивчивые слова Тылыка. Потом сказала улыбаясь:
— А вот мы сейчас и проверим, заслужила я вашу благодарность или нет.
Они вышли на улицу, сели в «Победу», которую успело порядочно припорошить снежком. Пианист умело повел машину по ленинградским улицам. Тылык украдкой поглядывал на свою соседку. Она была, пожалуй, немного старше, чем казалась с эстрады. Это, конечно, не отец и дочь. Скорее всего это муж и жена, А как она собирается проверять, достойно ли благодарности её пение?.. Но Тылыку не пришлось спрашивать, — она заговорила сама:
— Мы с Генрихом много ездим. Все песни, которые я пою, мы взяли не из нот. Мы слышали, как они звучат в народе, как они звучат там, где сложены, где стали частью народной души… «Песня о двух ветрах» — единственное исключение. На Чукотке мы не бывали. Уж очень это далеко!
— Далеко, — подтвердил Тылык. — Я и то в прошлом году не сумел домой съездить.
— Я очень мечтала о том, чтобы побывать там. У нас даже есть один план… Можно рассказать, Генрих?
— Конечно.
— Вы знаете, обычно мы никому не говорим за ранее о таких планах. Может быть, летом у нас будут гастроли на Дальнем Востоке — в Хабаровске, во Владивостоке, в Комсомольске и в Магадане. А из Магадана, может быть, удалось бы слетать ненадолго и на Чукотку.
— Из Магадана тоже ещё не близко.
— Я знаю… Да, я понимаю, что шансов очень мало. Но это я только так рассказала, к слову… Так вот, «Песня о двух ветрах» — единственная, которую мы включили в свой репертуар, не послушав её непосредственно на её родине, в народном исполнении. Случилось это так… Вы, может быть, знаете профессора Степанова?
— Знаю. Он ведь читает на нашем факультете.
— Вот как? А мы с ним познакомились прошлым летом. Он напел нам эту песню. И она так понравилась нам, что мы решили отступить ради неё от своего обычного правила. Я попросила профессора научить меня этой песне. Я, наверно, порядком надоела ему, но всё-таки научилась. Во всяком случае, он уверял, что я не делаю ошибок.
— Я могу подтвердить это, — сказал Тылык. — Даже трудно поверить, что вы не говорите по- чукотски, а знаете только одну эту песню.
— А мелодия? Мы не слишком удалились от оригинала? Вам приходилось когда-нибудь слышать эту песню на Чукотке?
— Да, не раз. Я чувствую, что вы чуточку что-то изменили, обогатили мелодию. Но самая сущность напева передана замечательно. Мне казалось, будто я слышу ярар — наш чукотский бубен.
— Это обработка Генриха. А консультировал ему профессор Степанов. Он, видимо, прекрасный знаток вашего края?
— Ещё бы! Ведь он вырос на Чукотке. Отец его был пекарем в Анадыре. Отец у него русский, а мать чукчанка. Чукотский язык он знает с детства… А потом он уже отсюда к нам приезжал, уже известным ученым. Собирал чукотские песни, сказки.
— Да, он рассказывал нам об этих экспедициях. И всё-таки мне очень хотелось бы проверить себя построже. Мне очень хотелось бы услышать слова этой песни в вашем произношении. Вы мне не откажете?
— Конечно… Если только это может вам пригодиться.
В это время машина остановилась. Тылык посмотрел в окно.
— Это, кажется, улица Гоголя?
— Да, здесь живут наши друзья. Мы обещали приехать к ним после концерта. Хоть под утро.
Тылык взялся за ручку дверцы.
— Погодите, я выйду, а Генрих довезет вас до дома! Но прежде всего нам надо условиться о встрече.
— Лекции у меня до трех. В любой день после трех я свободен.
— А что, если мы не будем откладывать? И ноты и текст у нас здесь, в папке. А? Я задержала бы вас совсем ненадолго.
— Это было бы, пожалуй, вернее всего, — сказал Генрих. — Завтра у нас опять два выступления, а послезавтра мы уже должны отправляться в Таллин.
— Хорошо, — согласился Тылык.
— Я не зову вас к нашим друзьям, — сказала Салми Аугустовна, — потому что там, наверно, обстановка совсем не деловая. А здесь нам никто не помешает.
Она раскрыла на коленях папку, полную рукописных нот, и отыскала «Песню о двух ветрах».
Со стороны это выглядело необычно, даже немного странно. В праздничную, новогоднюю ночь, когда повсюду ещё1 не утихло веселье, когда даже через двойные рамы на улицу доносились из квартир звуки радиол и хотя не очень стройное, но зато вполне непринужденное пение, а по шторам двигались тени танцующих пар — в это время в освещенной машине три человека серьезно, по-деловому обсуждали что-то, склонившись над исписанными листами бумаги.
Но большинство прохожих было в эту ночь в том замечательном настроении, в котором почти ничему не удивляются. Некоторые, правда, подходили в поисках спасительного шахматного пояса, отличающего такси от всех других машин, но, убедившись, что это не такси, продолжали путь на своих собственных, хотя и вышедших из повиновения ногах. Только милиционер походил немного вокруг «Победы» и, не найдя, видимо, ничего предосудительного, перешел на другую сторону улицы, чтобы поболтать с дежурной дворничихой.
Салми Аугустовна медленно, по одной фразе произносила слова песни. «Так, — говорил Тылык, — правильно». Тогда Салми Аугустовна просила его произнести ту же фразу, повторить её по три, по четыре раза. «Ты слышишь, Генрих, ты слышишь?!» — спрашивала она, когда улавливала разницу в звучании. И они ставили над строками текста какие-то значки, иногда по нескольку значков над одним словом. Потом Салми Аугустовна, тихонько поупражнявшись, снова произносила ту же фразу, напевала её вполголоса и
