нагнала его и успела успокоить.
— Так завтра? — спросил Александр.
— Завтра нас дома не будет.
— Ну, послезавтра.
Они расстались.
Послезавтра Александр приехал пораньше. Еще в саду до него из комнаты доносились незнакомые звуки… виолончель не виолончель… Он ближе… поет мужской голос, и какой голос! звучный, свежий, который так, кажется, и просится в сердце женщины. Он дошел до сердца и Адуева, но иначе: оно замерло, заныло от тоски, зависти, ненависти, от неясного и тяжелого предчувствия. Александр вошел в переднюю со двора.
— Кто у вас? — спросил он у человека.
— Граф Новинский.
— Давно?
— С шести часов.
— Скажи тихонько барышне, что я был и зайду опять.
— Слушаю-с.
Александр вышел вон и пошел бродить по дачам, едва замечая, куда идет. Часа через два он воротился.
— Что, все еще у вас? — спросил он.
— У нас; да, кажется, кушать останутся. Барыня приказала жарить рябчиков к ужину.
— А ты говорил барышне обо мне?
— Говорил-с.
— Ну, что ж она?
— Ничего не изволила приказывать.
Александр уехал домой и не являлся два дня. Бог знает, что он передумал и перечувствовал; наконец поехал.
Вот он завидел дачу, встал в лодке и, прикрыв глаза рукой от солнца, смотрел вперед. Вон между деревьями мелькает синее платье, которое так ловко сидит на Наденьке; синий цвет так к лицу ей. Она всегда надевала это платье, когда хотела особенно нравиться Александру. У него отлегло от сердца.
«А! она хочет вознаградить меня за временную, невольную небрежность, — думал он, — не она, а я виноват: как можно было так непростительно вести себя? этим только вооружишь против себя; чужой человек, новое знакомство… очень натурально, что она, как хозяйка… А! вон выходит из-за куста с узенькой тропинки, идет к решетке, тут остановится и будет ждать…»
Она точно вышла на большую аллею… но кто ж еще с ней поворачивает с дорожки?..
— Граф! — горестно, вслух воскликнул Александр и не верил своим глазам.
— Ась? — откликнулся один гребец,
— Одна с ним в саду… — шепнул Александр, — как со мной…
Граф с Наденькой подошли к решетке и, не взглянув на реку, повернулись и медленно пошли по аллее назад. Он наклонился к ней и говорил что-то тихо. Она шла потупя голову.
Адуев все стоял в лодке, с раскрытым ртом, не шевелясь, протянув руки к берегу, потом опустил их и сел. Гребцы продолжали грести.
— Куда вы? — бешено закричал на них Александр, опомнившись. — Назад!
— Назад ехать? — повторил один, глядя на него разинув рот.
— Назад! глух, что ли, ты?
— А туда не понадобится?
Другой гребец молча, проворно стал забирать веслом слева, потом ударили в два весла, и лодка быстро помчалась обратно. Александр нахлобучил шляпу чуть не до плеч и погрузился в мучительную думу.
После того он не ездил к Любецким две недели.
Две недели: какой срок для влюбленного! Но он все ждал: вот пришлют человека узнать, что с ним? не болен ли? как это всегда делалось, когда он захворает или так, закапризничает. Наденька сначала, бывало, от имени матери сделает вопрос по форме, а потом чего не напишет от себя! Какие милые упреки, какое нежное беспокойство! что за нетерпение!
«Нет, теперь я не сдамся скоро, — думал Александр, я ее помучаю. Я научу ее, как должно обходиться с посторонним мужчиной; примирение будет не легко!»
И он задумал жестокий план мщения, мечтал о раскаянии, о том, как он великодушно простит и даст наставление. Но к нему не шлют человека и не несут повинной; он как будто не существовал для них.
Он похудел, сделался бледен. Ревность мучительнее всякой болезни, особенно ревность по подозрениям, без доказательств. Когда является доказательство, тогда конец и ревности, большею частию и самой любви, тогда знают по крайней мере, что делать, а до тех пор — мука! и Александр испытывал ее вполне.
Наконец он решился поехать утром, думая застать Наденьку одну и объясниться с ней.
Приехал. В саду никого не было, в зале и гостиной тоже. Он вышел в переднюю, отворил дверь на двор…
Какая сцена представилась ему! Два жокея, в графской ливрее, держали верховых лошадей. На одну из них граф и человек сажали Наденьку; другая приготовлена была для самого графа. На крыльце стояла Марья Михайловна. Она, наморщившись, с беспокойством смотрела на эту сцену.
— Крепче сиди, Наденька, — говорила она. — Посмотрите, граф, за ней, ради Христа! Ах! я боюсь, ей-богу, боюсь. Придерживайся за ухо лошади, Наденька: видишь, она точно бес — так и юлит.
— Ничего, maman, — весело сказала Наденька, — я ведь уж умею ездить: посмотрите.
Она хлестнула лошадь, та бросилась вперед и начала прыгать и рваться на месте.
— Ах, ах! держите! — закричала Марья Михайловна, махая рукой, — перестань, убьет!
Но Наденька потянула поводья, и лошадь стала.
— Видите, как она меня слушается! — сказала Наденька и погладила лошадь по шее.
Адуева никто и не заметил. Он, бледный, молча смотрел на Наденьку, а она, как на смех, никогда не казалась так хороша, как теперь. Как шла к ней амазонка и эта шляпка с зеленой вуалью! как обрисовывалась ее талия! Лицо одушевлено было стыдливою гордостью и роскошью нового ощущения. Румянец то пропадал, то выступал от удовольствия на щеках. Лошадь слегка прыгала и заставляла стройную наездницу грациозно наклоняться и откидываться назад. Стан ее покачивался на седле, как стебель цветка, колеблемый ветерком. Потом жокей подвел лошадь графу.
— Граф! мы опять через рощу поедем? — спросила Наденька.
«Опять!» — подумал Адуев.
— Очень хорошо, — отвечал граф. Лошади тронулись с места.
— Надежда Александровна! — вдруг закричал Адуев каким-то диким голосом.
Все остановились как вкопанные, как будто окаменели, и смотрели в недоумении на Александра. Это продолжалось с минуту.
— Ах, это Александр Федорыч! — первая сказала мать, опомнившись. Граф приветливо поклонился. Наденька проворно откинула вуаль от лица, обернулась и посмотрела на него с испугом, открыв немного ротик, потом быстро отвернулась, стегнула лошадь, та рванулась по вперед и в два прыжка исчезла за воротами; за нею пустился граф.
— Тише, тише, ради бога, тише! — кричала мать вслед, — за ухо держи. А! господи боже мой, того и гляди упадет: что это за страсти такие!
И все пропало; слышен был только лошадиный топот, да пыль облаком поднялась с дороги. Александр остался с Любецкой. Он молча смотрел на нее, как будто спрашивал глазами: «Что это значит?» Та не заставила долго ждать ответа.
— Уехали, — сказала она, — и след простыл! Ну, пусть молодежь порезвится, а мы с вами побеседуем, Александр Федорыч. Да что это две недели о вас ни слуху ни духу: разлюбили, что ли, нас?
— Я был болен, Марья Михайловна, — угрюмо отвечал он.
