резким клекотом водных потоков и в такт шквальным порывам ветра призрачные руки нетерпеливо стучались в каждую дверь и окно.
Деревья, изгнанники улиц и аллей, съежились — виднелись лишь их углем набросанные абрисы, а мертвые опавшие листья, повинуясь прихоти ветра, так и норовили, будто вражеская длань, нанести пощечину похлеще.
Украшенные гербами печные трубы Мальпертюи изрыгали в серое небо дымные колонны — ведь в каждой комнате рокотало пламя, лакомое до дров и каменного угля.
Когда стрелка настенных часов приближалась к четырем пополудни и серебристое эхо откликалось на последние шаги маятника, из недр кухни по дому победно расползался запах кофе, а супруги Грибуан спешили расставить зажженные лампы в специально отведенных местах: в углах коридоров, на лестничных площадках, в нишах холла.
Неяркое рассеянное сияние этих отдаленных друг от друга звезд только усугубляло сумрак Мальпертюи.
В такие минуты москательная лавчонка, прикорнувшая в глубине бокового вестибюля на первом этаже, становилась надежной обителью света. Я пытался найти там временное убежище и сталкивался с молчаливой враждебностью Нэнси и Матиаса Кроока.
Это их территория, и они не скрывали, что ни с кем не намерены делиться преимуществами своего уютного владения.
Иногда я натыкался на всхлипывающий и стенающий призрак, скрюченный на лестничных ступеньках: Лампернисс издали тосковал по своему утерянному раю.
Я был непрочь с ним подружиться — Лампернисс вызывал у меня странное чувство жалости и даже нечто вроде инстинктивной симпатии; он же сторонился меня, как и всех прочих. И все-таки я не сдавался, нарочно попадаясь на его пути, чтобы сказать несколько приветливых слов.
Отчасти я был вознагражден за упорство, если, конечно, можно назвать наградой первое из тревожных открытий, сделанных мною в Мальпертюи.
Жизнь в замкнутом пространстве породила и первый призрак — скуку.
Целыми днями лил дождь и завывал ветер: чудилось иногда, что это уже не просто ливень, а настоящий потоп.
В саду с его омерзительными тайнами тоже невозможно было отвлечься от мрачных молчаливых будней дома. Деревья бились насмерть голыми ветвями, исхлестанное тело земли покрылось волдырями, которые лопались брызгами грязи; когда же ветви и сучья замирали для короткой передышки, слышно было, как раздраженно булькает и пузырится пруд.
Поскольку я не большой любитель чтения, меня не прельщала и богатая домашняя библиотека; к тому же темные кожаные переплеты пахли отсыревшей обувью.
Однажды я все же отважился наведаться в библиотеку и наткнулся там на дядю Диделоо и Алису Кормелон, младшую из трех сестер.
Смешавшись, дядя попытался перейти в наступление.
— Хорошо воспитанный юноша входит, предварительно постучав!
— Значит, я не хорошо воспитанный юноша! К тому же здесь, кроме мышей, обычно никого не бывает!
Хлопнув напоследок дверью — в стиле Нэнси, — я подумал, что Алиса Кормелон в общем-то совсем недурна собой.
После этого случая дядя был со мной неизменно холоден, зато в обращенных ко мне взорах младшей Кормелон угадывалось не только беспокойство, но и намек на соучастие в чем-то забавном.
Конечно, всегда можно было укрыться у Элоди, но она, если не колдовала у своих плит, то была целиком поглощена четками и молитвенником.
— Вознесем молитву святой Венеранде, чтобы поскорей кончилась эта погода, выглянуло солнышко и ты смог поиграть в саду.
Не знаю, что полагалось смиренно принести в дар святой Венеранде, — задолго до конца благочестивого обращения я улизнул из кухни и отправился искать убежища у кузена Филарета.
Там мне, верно, удалось бы обрести отдохновение даже не на один день, если бы не воздух: меня начинало мутить от густых испарений карболки, чуть ли не облаком витающих в комнате.
Таксидермист постоянно трудился над каким-нибудь омерзительным шедевром и очень любил давать тошнотворно-подробные пояснения.
— Принес бы ты зверюшек, малыш, — мне их всегда не хватает, а здесь, по правде говоря, и вообще не разживешься. Как насчет того коростеля, конечно, когда дождь кончится, а?
Однажды я было возрадовался, учуяв новый аромат среди удушающей вони:
— Вот не знал, что вы курите, кузен Филарет!
— А я и не курю, кузен Жан-Жак.
— Однако здесь пахнет табаком, и очень даже неплохим!
— Курил аббат Дуседам, а не я.
— Как, разве аббат сюда заходит? — удивился я.
— Приходил, — сухо ответил Филарет. И отвернулся.
Я не только удивился, но и обиделся — как, мой добрейший наставник не известил меня о своих визитах в Мальпертюи?
О дамах Элеоноре и Розалии Кормелон говорить нечего: я избегал их общества, да и они наверняка без меня не скучали.
Что до Грибуанов, то привратницкая так же мало располагала к веселью, как и сами ее обитатели. Пару раз я к ним наведывался, был принят вежливо и почтительно — так встречают случайного путника, которого не ждали и не рассчитывают увидеть вновь. Осведомившись о моем здоровье, прокомментировав вчерашнюю и сегодняшнюю погоду и высказав прогноз на завтра, со мной прощались, словно спроваживая подальше.
Тетушка Сильвия — в ее салоне я словно навещал недвижную и немую статую; увы, с Эуриалией увидеться тоже не удавалось! А меня сжигала лихорадка, знакомая разве охотникам за сокровищами, и имя ей было Эуриалия. После общих застолий она исчезала, подобно тени; все попытки случайно встретиться с ней в коридоре или столкнуться на пороге открывшейся двери, застать в одном из салонов или увидеть ее в окне, закончились неудачей. Вокруг меня на морщинистых нетопырьих крыльях кружила скука и вынуждала искать встреч с этим необъяснимым манекеном, которого преследовали загадочные тени и сама тень теней, — с Ламперниссом.
Как-то кузен Филарет поведал мне с глазу на глаз:
— Я тут смастерил новую мышеловку. Отличная штука вышла, вместительная — такая не поранит, да и шкурку не попортит, даже если кто и покрупнее мыши попадет. Ты, кузен, все закутки здесь знаешь, так поставь ее получше — может, где на чердаке?
— Там кроме мышей да крыс ничего не поймаешь.
— Может быть, может быть, а кто знает? На этих старых чердаках чего только не водится. Вот, помню, жил по соседству с портом некий господин
Ликкендорф, так ему попалась роскошная розовая крыса неизвестной породы, а мой друг Пикенбот, сапожник, ручался, на чердаке, дескать, у его бабушки жили мыши с хоботом. А еще…
Тут моего собеседника окликнул доктор Самбюк:
— Эй, Филарет, как насчет урока в шахматы?
Чучельщик сунул мне в руки ловушку — целую клетку из жесткой проволоки: на нескольких крючках уже была приманка — кусочки сала и сыра.
— Удачной охоты, кузен… Как знать?
Это охотничье предприятие меня отнюдь не воодушевляло, но исследовать чердаки Мальпертюи занятно, хоть на время избавишься от скуки.
Я взбирался по бесконечным лестницам: одни, прямые и широкие, казалось, должны вести в залы
