ответных чувствах Эллены. Поскольку ничто уже не удивляло и не настораживало в его поведении добрую старушку, она решила дать бедному влюбленному еще больше надежд. Винченцо с тревогой ждал, что тетушка снова заведет разговор о его родных и их отношении к Эллене, однако синьора Бианки решила, видимо, пощадить его. Этот его визит продолжался значительно дольше, и Винченцо ушел почти успокоенный, хотя опять не увиделся с Элленой. Девушка была слишком расстроена намеками и недомолвками тетушки, когда речь заходила о семействе Вивальди, так что предпочла не присутствовать на беседе Винченцо с тетушкой.
Вернувшись домой, Винченцо был крайне удивлен, узнав, что мать в этот вечер дома и хочет его видеть. В будуаре матери его ждала та же сцена, что произошла и в кабинете отца, с тем только отличием, что маркиза была более изощренной и коварной в своих вопросах и лучше владела собой.
Винченцо еще раз убедился, как умеет его мать соблюдать этикет даже в самых сложных семейных обстоятельствах. Скрывая раздражение и даже гнев, она сумела ввести сына в заблуждение относительно того, как она отнеслась к его проступкам. Она не была резка, не журила и не прибегала к откровенным угрозам. Она подчеркивала, что верит в его благоразумие и в то, что он не сделает шагов, способных вызвать губительные последствия.
Винченцо ушел от матери, не убежденный ни ее доводами, ни ее предостережениями. Он не намеревался менять свое решение. Знай он лучше свою мать, он бы не был столь спокоен и уверен, что все обойдется.
А тем временем маркиза, не добившись открытым путем своей цели, решила действовать тайно. Для этого ей нужны были совет и помощь того, в кого она верила и кто согласится быть исполнителем всего, что она задумала. При этом ею руководили не разум и проницательность или же подлинное знание истинной натуры того, на кого она решила во всем полагаться, а всего лишь безошибочное чутье, что он столь же коварен и порочен, как и она, и ей легко будет найти в нем понимание.
В доминиканском монастыре Святого Духа в Неаполе каноник отец Скедони был достаточно известен. Он был итальянцем, о чем свидетельствовала его фамилия, но более этого о нем никто ничего не знал. Сам он предпочитал хранить тайну своего происхождения, что подтверждали многие обстоятельства. Например, он никогда не говорил о своей семье, не произносил имен родственников, если они у него были, не называл место, откуда он родом. Он умело избегал любых разговоров на эту тему и, если кто-то проявлял излишнее любопытство, тут же уходил. И все же бывало так, когда его поступки или вырвавшееся пусть одно лишь слово выдавали в нем человека знатного происхождения, но претерпевшего многие удары судьбы. За замкнутой внешностью угадывался незаурядной силы дух, однако никто из монахов монастыря не мог бы припомнить его великодушия, а скорее всего, все видели в нем мрачную гордыню неудачника. Появление его в монастыре вызвало интерес и толки. Некоторые считали, что его странное появление, замкнутость и любовь к одиночеству, а также постоянные покаяния — это следствие пережитой драмы, угнетающей его неукротимый дух, другие же были склонны считать все его поведение муками раскаяния за совершенное страшное преступление.
Иногда он уединялся на несколько дней и тогда избегал любого общения, а если в такие дни и вынужден был общаться, то вел себя как человек, полностью отрешенный от внешнего мира. Никто не знал, удалился ли он в свою келью после вечерней молитвы или совсем исчез из монастыря, хотя за ним был установлен негласный надзор и все места, куда он в таких случаях удалялся, были известны. Никто никогда не слышал из его уст жалобы или недовольства. Старшие братья в монастыре хвалили его за способности к учению, но никто никогда не отмечал его прилежание. Ему порой аплодировали за тонкость и глубину аргументов в диспутах, но часто подмечали, что он не способен узреть истину даже там, где она лежит на поверхности. Он мог идти к ней через лабиринт самых изощренных аргументаций, но терял ее из виду, когда она была перед ним. В сущности, истина его не интересовала, он не хотел постичь ее в открытой и честной борьбе, но любил испытывать свои способности и изощренную хитрость поисков ее, когда приходилось преодолевать искусственно созданные преграды. В конце концов, привыкший к ухищрениям и подозрению, его испорченный ум не мог уже принимать за истину все простое и понятное.
Среди знавших его никто не испытывал к нему симпатии, многие просто не любили его, а еще больше было тех, кто явно опасался его. Внешность его была необычной, однако если он и производил впечатление, то отнюдь не своей привлекательностью. Хотя он был высок и излишне худ, руки и ноги у него были непропорционально велики. В черной сутане своего монастырского ордена он невольно внушал страх, ибо было в нем что-то не от человека. Тень от низко опущенного на лоб капюшона падала на его и без того темное с грубыми чертами лицо, подчеркивая его недоброе выражение, мрачный взгляд больших, подернутых печалью глаз отпугивал.
Это не была печаль чувствительного, уязвленного сердца, а скорее печаль мрачной и озлобленной натуры. В лице его было что-то такое, что сразу трудно было определить. Зримые следы пережитых страстей как бы навсегда застыли на его лице и исказили его черты, не покидавшее его мрачное выражение проложило глубокие борозды морщин. Пронзительный взгляд, казалось, проникал в душу каждого, словно хотел выведать все самое сокровенное. Редко кто выдерживал этот взгляд, многие просто стремились лишний раз не заглядывать в эти глаза.
И все же, несмотря на мрачность и неприветливость, на его лице хотя и чрезвычайно редко, но вдруг появлялось то, что могло бы рассказать об истинной натуре этого замкнутого и мрачного человека. Это случалось тогда, когда кто-то пробуждал в нем интерес. Тогда он разительно менялся, чутко улавливал все особенности характера и темперамента собеседника и старался понравиться ему. И это обычно ему удавалось без особых усилий.
Этот доминиканский монах по имени Скедони был духовником и неизменным советником маркизы ди Вивальди. Узнав о недостойном поведении сына и его намерении жениться на простолюдинке, вознегодовавшая и уязвленная маркиза поспешила тут же попросить совета у своего духовника. Она знала, что он, как никто, способен понять ее и помочь ей. От маркизы не ускользнуло сходство их характеров, и она сразу поняла, как они могут быть полезны друг другу. Скедони тоже это знал и тонко и искусно использовал эту дружбу. Семейство ди Вивальди имело имя и влияние при дворе, и Скедони имел право рассчитывать на достойное вознаграждение за свои услуги. Маркизе также льстило частое присутствие монаха в ее доме, придававшее ему еще большее благочестие и известность.
Маркиза и ее духовник, каждый движимый своими интересами и страстями, не посвятив в это главу дома, приступили к исполнению своего плана.
Винченцо, покидая будуар матери, встретил Скедони в коридоре. Тот, видимо, шел к маркизе. Винченцо знал, что монах является духовником матери, и поэтому ничуть не удивился, увидев его здесь, хотя время было слишком позднее для таких посещений. Скедони, проходя мимо, поклонился, придав своему лицу смиренное и благочестивое выражение. Однако Винченцо, окинув его внимательным взглядом, невольно содрогнулся от недоброго предчувствия.
ГЛАВА III
Винченцо стал постоянным гостем синьоры Бианки на вилле Алтиери. Наконец к их беседам начала присоединяться и Эллена. Тетушка, хорошо зная свою племянницу и наблюдая за молодыми людьми,
