что она вела себя достойно. Она не позволила чувствам взять верх, не потеряла контроля над собой. Всегда отзывчивая на добрые чувства, она тем не менее не поддалась страху, столкнувшись со злом, и нашла силы дать ему отпор. И тем не менее Эллена благоразумно решила избегать в дальнейшем подобных обострений в своих отношениях с матерью настоятельницей.
Отныне ее спасением будут сдержанность и молчание. Ее ждут страдания, и она примет их. Из трех зол, выпавших на ее долю, заточение в монастырь казалось теперь не столь страшным, как пострижение в монахини или брак по принуждению. Выбор оказался не так труден и будущее более ясным. Встретив ждущие ее невзгоды со смирением и спокойствием, она уменьшит их тяжесть. В этом неравном поединке она должна рассчитывать на собственный разум.
Несколько дней после разговора с настоятельницей она снова провела в своей келье взаперти. Однако на пятый день ей было разрешено присутствовать на вечерней молитве. Она с наслаждением вдыхала свежий вечерний воздух, когда шла через сад к церкви, и с особым волнением любовалась каждым деревцем и кустиком, все казалось ей чудом после долгих дней заточения. В церкви она стояла вместе с послушницами. Звуки органа и торжественные песнопения успокоили ее.
Прислушиваясь к хору, ее чуткое ухо уловило голос, полный неизъяснимой грусти тоскующего сердца, словно оплакивающего что-то. Ответное чувство отозвалось в душе Эллены, и отныне в хоре голосов и высоких аккордах органа она слышала лишь один этот голос. Она обвела глазами ряды молящихся монахинь. Посторонних в церкви не было, поэтому многие из них откинули покрывала, и Эллена видела их открытые лица. Увы, ни одно из них не задержало ее взора.
Однако ее внимание наконец привлекла одинокая фигура коленопреклоненной монахини в дальнем конце церкви. Свет лампады, падавший сверху, хорошо освещал ее склоненную голову, и Эллена была почти уверена, что этот прекрасный, полный печали голос принадлежит именно ей. Лицо монахини было скрыто под прозрачным покрывалом, но склоненная голова и изящные линии фигуры отличали ее от остальных.
Когда замерли последние звуки органа и молитва была закончена, монахиня поднялась с колен и отбросила покрывало. Ее лицо убедило Эллену, что она не ошиблась. Только у нее мог быть такой прекрасный, полный глубокой скорби и страдания голос. Спокойное и отрешенное лицо было бледно и печально, и это делало ее подобной ангелу. Когда монахиня воздела глаза в молитве, Эллене показалось, что она никогда еще не видела столько мольбы и смирения в человеческом взоре.
Не спуская с чудесной монахини глаз, Эллена забыла обо всем. Вскоре ей показалось, что, кроме смирения, в этом лице есть какая-то скрытая решимость и энергия, и это почему-то не только обрадовало ее, но и утешило, что в этом монастыре есть кто-то, кому не чужды человеческие чувства. Она пыталась встретиться с ней взглядом и безмолвно выразить ей свою признательность, поведать о своем несчастье. Но монахиня была слишком погружена в молитву.
Но когда сестры покидали церковь, монахиня прошла совсем близко от Эллены, тоже откинувшей с лица вуаль, и глаза их встретились. Во взгляде монахини Эллена увидела не просто любопытство к новенькой, а живой человеческий интерес и даже сострадание. Более того, легкий румянец на мгновение окрасил бледные щеки, и Эллене показалось, что монахиня замедлила шаги, словно хотела остановиться. Казалось, ей было трудно оторвать взгляд от лица Эллены. Но вот она прошла мимо.
Эллена долго провожала ее взором, пока та не скрылась в покоях настоятельницы. Девушка, как бы очнувшись, отважилась наконец спросить у своей сопровождающей, кто эта монахиня.
— Ты, должно быть, говоришь о сестре Оливии, не так ли? — ответила та.
— Да, она очень красивая.
— Среди сестер она не одна такая, — сухо ответила сестра Маргаритой, которую слова Эллены, казалось, задели.
— Я не сомневаюсь, — заметила девушка, — но у нее необыкновенное лицо — открытое, благородное, одухотворенное. И столько грусти в ее глазах. Она не может не привлечь к себе внимания.
Эллена была настолько взволнована этой необыкновенной встречей, что совсем забыла о черством сердце своей надзирательницы, сестры Маргариты. Доверенное лицо матушки игуменьи, та предпочитала на все смотреть глазами недоверия и презрения.
— Конечно, она уже в поре зрелости, — задумчиво размышляла вслух Эллена, пока они шли по длинным коридорам, все еще надеясь на понимание своей сопровождающей, — но она по-прежнему очень красива и, видимо, сберегла все лучшее, что было дано ей Богом, добавив к этому с летами еще и достоинство.
— Ты считаешь, что она средних лет? — раздраженно перебила ее Маргарита. — Но будет тебе известно, если речь идет о сестре Оливии, она старше нас всех.
Эллена невольно взглянула на землистое и худое лицо своей спутницы, которой на вид можно было дать не менее пятидесяти лет, и с трудом скрыла свое удивление, увидев на нем не только самодовольство, но и губительные следы подавляемых страстей. Маргаритой, полная зависти и раздражения, прекратила дальнейший разговор. Проводив Эллену в ее келью, она ушла, заперев за собой дверь.
На следующий день Эллене снова было позволено присутствовать на вечерней молитве. Мысль о новой встрече с той, что так поразила ее, заставила сердце девушки радостно забиться. Войдя в церковь, она сразу же увидела на том же месте коленопреклоненную Оливию, хотя служба еще не началась.
Эллена с трудом сдержала свой порыв немедленно привлечь ее внимание, но монахиня продолжала тихо молиться. Наконец она поднялась с колен, откинула покрывало и посмотрела на Эллену. Обрадованная девушка, забыв, что она в церкви, вскочила со скамьи и была готова броситься к ней, но монахиня тут же опустила покрывало на лицо, и в ее глазах, как успела заметить Эллена, были укор и предостережение. Девушка смутилась и снова села на скамью, но всю службу не сводила глаз со своего неожиданного друга.
Служба кончилась, но Оливия, проходя мимо Эллены, даже не взглянула в ее сторону. Опечаленная и расстроенная Эллена вернулась в келью. Она понимала теперь, как была необходима ей улыбка сестры Оливии, этот лучик надежды и дружеской поддержки.
Ее печальные размышления, однако, были прерваны легкими шагами в коридоре, и вскоре запертая дверь открылась, и на пороге Эллена увидела сестру Оливию. Обрадованная, она бросилась навстречу гостье, но та предупреждающе вытянула вперед руку, как бы останавливая импульсивную девушку.
— Я знаю, вам трудно привыкнуть к одиночеству, — сказала она тихо. — И к нашей скромной пище, — добавила она с улыбкой и, поставив на стол небольшую корзинку, взяла девушку за руку.
— О, какое у вас доброе сердце! — воскликнула растроганная Эллена. — Ваше сердце способно сочувствовать, хотя вы живете в стенах этой обители. Понять страдания других может лишь тот, кто сам страдал. Как мне выразить вам всю глубину моей благодарности?..
Хлынувшие слезы помешали бедняжке закончить фразу. Оливия еще крепче сжала руку девушки, вглядываясь в ее лицо напряженным, взволнованным взглядом. Но через мгновение она овладела собой, и вновь ее лицо стало спокойным.
— Вы правы, мое сердце много страдало и мне близки страдания других, и ваши тоже, дорогое дитя. Вы заслуживаете лучшей доли, чем заточение в этих стенах.
Она внезапно умолкла, словно поняла, что сказала слишком много, но затем добавила:
— Во всяком случае, вы заслуживаете хотя бы покоя и утешения в том, что у вас есть здесь друг. Верьте мне, это так, но никто не должен об этом знать. Я буду навещать вас, как только смогу, но более не расспрашивайте обо мне, а если наши встречи будут короткими, не просите меня продлевать их.
— О, как вы добры, как великодушны! — прерывающимся от волнения голосом воскликнула Эллена. — Вы будете навещать меня, вы сострадаете мне!..
— Тише, дитя мое, — остановила ее сестра Оливия. — Нас могут услышать. Доброй ночи, и да будет ваш сон легок и спокоен.
Не в силах вымолвить слов прощания, Эллена лишь взором, полным слов, поблагодарила сестру Оливию.
Та же, внезапно отвернувшись и еще раз ободряюще пожав руку девушки, быстро покинула келью.
Эллена, совсем недавно выслушавшая жестокую отповедь настоятельницы, от добрых слов сестры
