– Неужели вы вообразили, что я мог воспользоваться вашим состоянием для удовлетворения своих низменных желаний? – Слова прозвучали так осуждающе, что на щеках Дорис выступили пятна румянца. – Позвольте заверить вас, что для меня предпочтительнее, чтобы мои партнерши утром помнили все, что с ними происходило ночью. Хотя не могу не понимать, что вам, конечно, трудно упомнить меняющиеся, как в калейдоскопе, лица ваших партнеров… Но меня-то вы запомните!
Опять очередное оскорбление!
– Я предвижу массу удовольствия и ловлю вас на слове, – саркастически заверила его Дорис. – Понимаю, что ваше разыгравшееся воображение уносит вас далеко. Вы приписываете мне распущенность, выдавая тем самым ваши надежды на легкую победу. Но я не собираюсь проверять, насколько соответствует истине ваше мальчишеское хвастовство. А что касается вашего банковского счета – каким бы он ни был, – он всегда будет мал для того, чтобы служить приманкой для меня!
Ей очень хотелось выглядеть смелой и независимой, но во рту от страха она ощущала какой-то противный привкус, колени предательски дрожали. Она уговаривала себя, что это последствия гриппа. И одновременно ненавидела Брюса за то, что он пытался каждым словом, каждой фразой унизить ее! Но все напрасно. Она оказалась не в силах противостоять чарам этого ужасного человека!
Зеленые глаза Брюса сверкали, как прозрачные кристаллы, когда он заговорил после паузы:
– Что касается моего, как вы выразились, «хвастовства», то к этому вопросу мы еще вернемся в ближайшем будущем. – Дорис казалось, что его низкий голос ласкает ее кожу как самые нежные пальцы, и ей не хотелось вникать в смысл слов, произносимых им. – Должен ли я сделать вывод, исходя из ваших эмоциональных заявлений, что в вашем юном, но уже вполне зрелом теле обитает образец добродетели, а не маленькая аморальная сучка?
О Боже! Еще задолго до их встречи в мозгу Брюса был вылеплен ее образ, но кем и когда, она не имела ни малейшего представления, поэтому сказала единственное, что ей оставалось:
– Что бы вы ни говорили, что бы ни вменяли мне в вину, одного вы не признать не можете – я предприняла все возможное, чтобы не уступить вашим домогательствам!
Дорис со странным удовольствием наблюдала, как его длинные сильные пальцы нервно сжимались и разжимались. Она его «достала»! И женщина легко вообразила, как эти пальцы сжимаются вокруг ее тонкого горла. По лицу Брюса она поняла, что он испытал бы при этом острое удовлетворение.
– Единственная причина, по которой вы не идете навстречу моим желаниям, хотя каждая клеточка вашего тела жаждет моих прикосновений, – Брюс зловеще улыбнулся, увидев, как побледнела Дорис при этих словах, как глаза ее затуманились, словно у затравленной дичи, – это то, что я раскусил вашу суть. – Он отмел ее попытки возразить. – Мужчины, как правило, не видят в вас ничего, кроме проникающей, как радиация, чувственности. Ведь правда, Дорис? Бог дал вам прекрасное тело и ум, но забыл о душе. Не так ли? – Теперь и он стал бледен. Дорис заметила, как напряглись и стали подрагивать его сильные мышцы под рубашкой, когда он упивался своими разоблачениями. – Вы любите ослеплять мужчин, доводить их до умопомрачения своей сексапильностью! Но ведь он был в возрасте вашего отца!
– Я любила Дейвида! – воскликнула возмущенно Дорис.
– О какой любви может идти речь, если он был не в состоянии удовлетворить вас! Я мог бы допустить, что вы хранили ему верность даже тогда, когда он уже стал инвалидом, – опять в его тоне звучала злая насмешка, – если бы сам не знал, как вы реагируете на физический контакт с мужчиной. Вы великолепная женщина, Дорис. Лучшее, на что мог рассчитывать старый дуралей, – это на то, что все ваши делишки останутся в тайне.
Выражение лица Брюса и его улыбка свидетельствовали о том, что он ощущал себя победителем и обличителем зла. Ее густой румянец он истолковал как признание вины.
Не дай Бог, чтобы он догадался об истинной причине ее смущения. Нет, он не должен узнать тайну ее странного брака! Дорис осознавала, что стала жертвой обстоятельств, но в то же время чувствовала и собственную вину за то, что такое вообще стало возможно. И вдруг ее посетила мысль, которая раньше никогда не возникала в ее мозгу: а что, если Дейвида устраивало подобное положение? Нет, так думать абсурдно и вдобавок нечестно по отношению к покойному! Вот от всех этих мыслей, молнией пронесшихся у нее в голове, она и покраснела. А он-то подумал невесть что!
Брюс снова заговорил, но без злой страстности, а спокойно, может быть, даже излишне, и это насторожило Дорис.
– Мой отец умер от инфаркта, а довела его до этого моя молодая мачеха. Сначала она околдовала его, потом разорила. А в довершение наставила ему рога. Она, между прочим, пыталась соблазнить даже меня! Я не раз задумывался, могло ли быть что-нибудь между вами и Патриком…
– Негодяй!
Дорис ударила Брюса, вложив в удар и в это слово всю свою силу и ненависть к нему.
Ей были одинаково противны его иезуитская улыбка и мерзкий тон. Удар пришелся ему в бок. Но при этом она сама пошатнулась и оказалась в опасной близости от обидчика. Она попыталась отодвинуться, но он схватил ее за руку.
– Вы сумасшедший, больной человек! – отчаянно вскричала Дорис.
– О нет! Больная здесь одна – это вы. Разве не так?
– Я заболела из-за вас. И вообще, я предпочитаю умереть, только не быть обязанной вам ничем.
– Может, и надо было дать вам умереть, – поддакнул он, – но тогда вы унесли бы с собой секрет воздействия на чувства ваших многочисленных партнеров. Представляете, как длинна была бы очередь тех, кто пришел бы оплакать безвинную жертву гриппа?
– Вам не идет такой возвышенный стиль. Если верить вам, то мне для моих дел хватает пары минут и охапки сена, чтобы было, что подстелить!
– Протестую! Не надо валить все на меня. Это вы, а не я устанавливали правила общения с вашими мужчинами и действовали согласно им!
Дорис пыталась вырвать руку, но он не ослаблял хватку.
– Мне, наверное, надлежит пасть вам в ноги за проявленное благородство и рыцарское отношение к даме? – поинтересовалась Дорис. – Но люди от гриппа, как правило, не умирают. А ваше раздражение я
