Бэтлшип.
– Риппл! Риппл, я слышала, ты опять приставала к отцу, чтобы он отпустил тебя в Лондон. Ты не должна этого делать. Не должна! Вот он, грубый эгоизм современных девушек! Тебе нельзя забывать, что ты единственная дочь в семье. Нужно подумать о матери.
А что сказать о матери Риппл? Об этой своенравной молодой женщине, которая когда-то в нарядном платье и кружевной мантилье высоко и гордо несла свою темноволосую голову, плавно выступая на балу в Кеир-Динесе пятнадцать лет назад.
Теперь она сидит со своей рабочей корзинкой наверху, в комнате, которая служила детской ее шести ребятишкам. Все эти пятнадцать лет миссис Мередит кормила и растила своих шестерых, заботясь о них, как истинная мать, думая прежде всего о них, затем об их отце и нисколько не думая о себе. Возможно, она перегибала палку: разве нельзя окружать заботой детей и все же не забывать о себе? В наши дни есть женщины, кажущиеся скорее сверстницами и подругами своих дочерей, чем матерями. Есть матери и дочери, которые носят одни и те же вещи, просят друг у друга пудру и танцуют с одними и теми же кавалерами; и все это никого не удивляет.
Однако мать Риппл не принадлежала к такому типу женщин. Во-первых, она слишком долго жила в долине. Во-вторых, всегда была крайне стеснена в средствах. В-третьих, все, что еще оставалось молодого в этой супружеской чете, казалось, присвоил себе отец детей.
Миссис Мередит выглядела значительно старше своего возраста. Одета она была еще хуже дочери. Шерстяная блуза с безобразным лиловым рисунком и неуместно вставленными кусочками прошивки странно не гармонировала с ее единственной прекрасной драгоценностью. Это была чудесная нитка блестящего, хорошо подобранного жемчуга.
Она редко носила этот жемчуг как украшение. Считанное число раз надевала его на обеды и танцевальные вечера с той ночи, как родилась Риппл. Но так как жемчуг нуждается в обновлении, миссис Мередит иногда брала его с собой в рыбачью деревню, расположенную в десяти милях от их дома, куда супруги летом вывозили детей. Там, усадив крошечного Джеральда на платок и держа на руках младенца Минимуса, она следила за маленькой босоногой Риппл, которая плескалась в воде, у самого берега, и опускала свою любимую жемчужную нитку в мелкую лужицу в камнях.
Известно, что жемчуг, если его спрятать, потеряет свой блеск. Поэтому она надевала его и носила на теплой шее в течение долгих часов, пока кормила грудью детей. Он предназначался для ее дочери; его необходимо было сохранить в самом лучшем виде. Миссис Мередит часто носила его, когда была одна. Никому, говорила она, ожидая, может быть, возражений, не интересно видеть жемчуг на некрасивой пожилой женщине с седыми волосами.
Ее темные волосы были из тех, что рано седеют. Седые волосы в Уэльсе оставались седыми даже в 1918 году, когда повсюду они уже стали исчезать из современной жизни. У миссис Мередит, которая могла еще выглядеть совсем молодой, постоянно был вялый и утомленный вид. Ее озабоченное лицо покрывали морщины. Исчезли, ушли куда-то ее былая гордость, ее оптимизм, задор и веселость.
Куда? Может быть, в крепкие, стройные тела дочери и сыновей? Здоровье, бодрость, блеск глаз, светлая кожа и густые волосы – все эти дары природы перешли к ее детям, и мать, прежде щедро наделенная ими, постепенно их лишилась. В то время как многие более пожилые женщины еще наслаждались жизнью и не сходили со сцены, на ее лице лежал отпечаток множества сиюминутных и прошлых тревог, головной боли, бесчисленных ежедневных хлопот по дому, забот о муже, о постоянно требующих внимания подрастающих детях. И так же как дождевая туча может заслонить собой цветущий склон холма с его зеленой травой, темным папоротником и багряным вереском, так туча забот может затмить на лице женщины всю ее яркость, блеск и молодость.
Мать Риппл сидела в тот день, занятая штопкой, и думала, что в ее положении – с Гарри, денежными счетами, бедными дорогими детьми, с тревогой за их будущее – ей уже никогда не суждено улыбаться. Она чувствовала, что та веселая темноволосая женщина, которая пятнадцать лет назад воскликнула: «Я хочу ехать на бал!» – умерла, умерла, как приколотые к ее платью июньские розы. Однако миссис Мередит ошибалась: такие жизнерадостные женщины, как она, не погибают.
Туча часто рассеивалась: со своими старыми друзьями или с детьми она еще могла иногда смеяться – весело, как школьница. По временам ею овладевала неудержимая, даже шумная веселость, возвращались ее остроумие, ее способность передразнивать. Кого возраст не может состарить, к тому еще может вернуться молодость. Годы спустя туча рассеется совсем, и под белыми волосами вновь засмеется молодое женское лицо, каким оно было в 1903 году.
В далеком будущем жизнь уготовила матери Риппл один из своих даров. Через много лет к ней, в ее старый дом, приведут сына дочери, маленького мальчика с густыми темными волосами и блестящими живыми глазами. Глаза эти будут жадно следить за каждым движением еще бодрой, умеющей рассказывать сказки бабушки. Они наполнятся слезами, когда его, маленького гостя, будут уводить от нее. В старом доме прозвучит детский протестующий голос: «Я не хочу уходить! Хочу остаться здесь! Я хочу жить с бабушкой: с ней так весело!»
Это произойдет не скоро. А пока измученная мать Риппл чувствовала, что никогда уже не в состоянии будет кого-либо забавлять или сама чем-нибудь забавляться. Вместе с движением штопальной иглы, скользящей вверх и вниз по охотничьим чулкам мужа, мысли ее скользили по однообразной ткани забот. Гарри. Мальчики. Что можно сделать из теплой зимней куртки Бенджамина? Минимус и его учеба. Риппл и ее танцы. Гарри и его тревога за эту девочку.
– Мама! – послышался знакомый зов. – Где ты, мама?
– Здесь, дорогая! В детской!
Быстрые шаги, каждый через две ступеньки, раздались на лестнице. Вошла Риппл в красной вязаной шапочке, раскрасневшаяся от езды на велосипеде, с пакетами в руках.
– Мама, у них нет никаких серых ниток, подходящих для фуфайки Рекса. Я взяла синие.
– Синие?
– Это все, что было в той глухой деревушке. Они должны получить серые к концу месяца.
– Но как же я стану чинить локти фуфайки синими нитками, дорогая?
– Так что же, по-твоему, лучше: синие заплаты на сером или розовые дыры? – рассеянно ответила дочь. – Вот тут два ярда узкой тесьмы, дюжина пуговиц для штанов и мыло. Сухие бисквиты, стекло для лампы и хлеб я оставила в кухне. Отправить большой пакет стоило девять пенсов, а другой – четыре пенса и полпенни, так что сдачи не осталось. Вот список. Да, я встретила директора школы, и он сказал, что тебя ждут на собрание родительского комитета в пятницу.
