один за другим отрезал маленькие кусочки и отправлял их себе в рот, энергично шлепая при этом толстыми губами. Напротив него сидела девочка лет пятнадцати с рыжими волосами; она ела торопливо, втянув голову в плечи; когда она подняла лицо, оно залилось краской; рот девочки перекосился, казалось, еще чуть-чуть — и она разрыдается.

Облако дыма клубилось у окна; худощавый мужчина с вытянутым лицом, при близком рассмотрении которого без труда просматривались линии черепа, раскачивался взад и вперед на задних ножках стула. Он курил без остановки, зажав сигарету в длинных желтых пальцах и выпуская дым через широкие ноздри; на лице его застыла сардоническая нездоровая усмешка.

Между столами прохаживались женщины; держались они с какой-то неуклюжей, наигранной дерзостью. Девица с мягкими золотистыми кудрями, сидящая одна за столиком в свете лампы, клевала носом. Вокруг ее глаз синели круги теней. Ротик был приоткрыт в порочной улыбке. Какая-то сухопарая темноволосая женщина до неприличия громко хохотала. Ее накрашенный помадой рот разверзся глубокой раной, выставляя напоказ белые зубы и очень красные десны. На плечах женщины выпирали кости, под ключицами просматривались впадины; ее кожа была цвета мутного кофе.

Оркестр играл «Джона Грэя», играл грубо и отрывисто, как бы срывая ноты со струн до их полного созревания, и этим подменяя неуловимую веселость судорожным ритмом.

Официанты бесшумно сновали сквозь толпу сидящих и с чрезмерным раболепием склонялись над столиками. Их отвисшие щеки выражали одновременно уважение, издевку и жалость к тем бедолагам, которые с таким трудом пытаются разогнать тоску.

Морозов помнил о том, что деньги ему нужно достать до утра. В ресторан «Европейской» он пришел один. Он успел посидеть за тремя столиками, выкурить четыре сигары и переговорить по душам с пятью дородными мужами, которые, казалось, не были ограничены во времени. По истечении двух часов у Морозова в бумажнике уже была необходимая сумма денег.

Он с облегчением вытер пот со лба и, заняв столик в дальнем углу, заказал себе коньяк.

Степан Тимошенко так основательно облокотился на стол, что казалось, будто он лежит на белой скатерти. Одной рукой он подпирал голову, держа пальцы на мощном затылке, в другой сжимал рюмку. Когда рюмка опустела, он нерешительно стал покачивать ею в воздухе, гадая о том, как бы снова наполнить ее, действуя одной рукой. Степан разрешил проблему элементарно просто: он грохнул рюмку об пол и, схватив бутылку, поднес ее ко рту. Метрдотель искоса бросил на Степана нервный хмурый взгляд, ему не по душе были ни куртка с кроличьим воротником, ни помятая, сдвинутая на один бок бескозырка, ни черные ботинки, которыми матрос наступил на шлейф атласного платья женщины, сидящей за соседним столиком. Однако метрдотель должен был быть осторожен — до этого Степан Тимошенко уже бывал здесь, все знали, что он член партии.

К столику матроса ненавязчиво подскочил официант и собрал осколки стекла на совок. Другой официант принес начищенную до блеска рюмку и, осторожно взяв бутылку Тимошенко, тихо сказал:

— Вам помочь, гражданин?

— Пошел к черту, — бросил Тимошенко и тыльной стороной ладони оттолкнул рюмку, которая упала и разбилась.

— Что хочу, то и делаю, — заревел Тимошенко так, что со всех сторон на него оглянулись. — Если захочу, то буду пить из горла. Могу и из двух сразу.

— Позвольте, гражданин…

— Хочешь, чтобы я тебе показал, как это делается? — поинтересовался Тимошенко; его глаза зловеще сверкали.

— Нет, не нужно, гражданин, — поспешно отказался официант.

— Убирайся к черту, — с мягкой убедительностью произнес Тимошенко. — Мне не нравится твоя рожа. Я терпеть не мог все эти рожи. — Пошатываясь, он встал. — Я ненавижу все эти рожи! — продолжал орать он.

Степан стал пробираться между столиками. Метрдотель последовал за ним, при этом осторожно нашептывая:

— Гражданин, если вы себя плохо чувствуете…

— Прочь с дороги! — завопил Тимошенко, споткнувшись о туфли какой-то женщины.

Почти дойдя до двери, он внезапно остановился, и лицо его расплылось в мягкой улыбке.

— Ба! — воскликнул он. — Друг мой! Друг мой дорогой! Степан поплелся к Морозову. Схватив стул, он пронес его над чьей-то головой, и с грохотом опустив его, подсел за столик к Морозову.

— Прошу прощения, гражданин, — задыхаясь произнес Морозов, вставая из-за стола.

— Сиди спокойно, старик, — приказным тоном сказал Тимошенко и своей мощной заскорузлой лапой, как кувалдой, хлопнул Морозова по плечу так, что тот с глухим звуком свалился на стул. — Тебе не удастся убежать от друга, товарищ Морозов. Мы же с тобой друзья. Старые друзья. Хотя может быть, ты меня и не знаешь. Мое имя Степан Тимошенко, Степан Тимошенко, — и, немного подумав, он добавил. — Красный балтиец.

Морозов недоумевал.

— Да, — продолжал Тимошенко, — твой старый друг и обожатель. Знаешь что?

— Что? — повторил Морозов.

— Мы должны с тобой выпить. Как хорошие друзья. Мы должны выпить. Официант! — Степан заорал так громко, что скрипач, исполняющий «Джона Грэя», сфальшивил.

— Принеси нам две бутылки, — приказал Тимошенко, когда расторопный официант возник у него за спиной. — Нет! Принеси нам три бутылки!

— Три бутылки чего? — робко спросил официант.

— Чего угодно, — бросил Тимошенко. — Нет! Подожди! Неси что подороже. Что хлещут эти зажравшиеся капиталисты в подобных случаях?

— Тогда шампанского, гражданин?

— Давай шампанского, и побыстрее. Три бутылки и два фужера. Когда официант принес шампанское, Тимошенко наполнил один фужер и поставил его перед Морозовым.

— Вот! — дружески улыбнулся Тимошенко. — Выпьешь со мной?

— Да, то… товарищ, — смиренно выговорил Морозов. — Благодарю вас, товарищ!

— За твое здоровье, товарищ Морозов, — торжественно произнес Тимошенко, поднимая фужер. — За товарища Морозова — гражданина Союза Советских Социалистических Республик!

Они чокнулись. Морозов украдкой осмотрелся по сторонам: помощи ждать было неоткуда. Дрожащей рукой он поднес фужер к губам. Выпив, он заискивающе улыбнулся:

— Это было очень любезно с вашей стороны, товарищ, — пробормотал Морозов, пытаясь подняться. — Мне очень приятно, товарищ. Но теперь, если вы не возражаете, я должен идти…

— Сиди! — приказал Тимошенко. Он снова наполнил фужер и поднял его, откидываясь на спинку стула и улыбаясь. На этот раз его улыбка не была дружественной; темные глаза Тимошенко пристально и насмешливо смотрели на Морозова. — За товарища Морозова, человека, который победил революцию. — Сказав это, Степан звучно рассмеялся и, запрокинув голову, одним глотком опустошил фужер.

— Товарищ… — пролепетал Морозов. — Товарищ… что вы имеете в виду…

Тимошенко засмеялся еще громче и перегнулся через стол к Морозову, локти его лежали крест- накрест, бескозырка, из-под которой торчали липкие локоны, была сдвинута на затылок. Внезапно смех оборвался.

— Не нужно так бояться, товарищ Морозов, — мягким, убедитель-ным тоном сказал Тимошенко; улыбка, появившаяся на его лице, повергла Морозова в еще больший испуг, чем хохот матроса. — Не бойтесь меня. Я всего-навсего побежденный, победу надо мной одержал ты, я просто хочу сказать тебе, что признаю свое поражение и ни на кого не имею зуба. Черт, я питаю к тебе глубокое уважение, гражданин Морозов. Ты взял величайшую за всю историю человечества революцию и сделал из нее заплатку себе на задницу.

— Товарищ, — с робкой решительностью сказал Морозов, — я не понимаю, о чем вы говорите.

— Нет, ты понимаешь, — печально заметил Тимошенко. — Ты очень хорошо понимаешь. Ты разбираешься в этом лучше, чем я, лучше, чем миллионы дураков во всем мире, которые смотрят на нас с благоговением. Ты должен поговорить с ними, товарищ Морозов, у тебя есть, что им сказать.

Вы читаете Мы - живые
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату