— Ты жалеешь о том, что случилось?
— Нет, и еще раз нет, Соня. Ты знаешь, что я люблю тебя… Соня, послушай, откровенно говоря, я не могу сейчас жениться.
Конечно, ты мне нравишься, как никакая другая женщина, и я бы почел за великую честь жениться на тебе, но пойми, моя работа только начинается, я должен подумать о будущем. Пока у меня все идет очень хорошо и… и мой долг перед партией заключается в самосовершенствовании и…
— Я могла бы помочь тебе, Павел, или… — с расстановкой начала Товарищ Соня, глядя на Павла. Она могла дальше не продолжать; Павел все понял.
— Но Соня… — беспомощно застонал он.
— Меня все это расстроило не меньше, чем тебя, — хладнокровно сказала Соня. — Пожалуй, для меня эта новость была более тягостной. Но я готова исполнить то, что я считаю своим долгом.
Павел тяжело опустился в кресло. Не поднимая головы, он проговорил:
— Послушай, Соня, дай мне два дня на то, чтобы все обдумать и смириться с ситуацией.
— Конечно, — бросила в ответ Соня, направляясь к выходу, — подумай. Все равно сейчас у меня уже нет времени. Нужно бежать. Пока.
— Пока, — пробормотал Павел, не глядя на нее.
В тот вечер Павел напился. На следующий день он заглянул в клуб Союза железнодорожников.
— Поздравляю, Товарищ Серов, — сказал при встрече председатель клуба Павлу. — Я слышал, ты собираешься жениться на Товарище Соне? Лучшей партии тебе не найти.
— Да, Павлуша, с такой женой далеко пойдешь, — позавидовал секретарь партийной ячейки.
В кружке Политпросвета к Павлу подошел незнакомый внушительного вида ответственный товарищ и, похлопывая его по плечу, расплылся в улыбке:
— Заходите в любое время, Товарищ Серов. Я всегда готов помочь будущему мужу Товарища Сони.
Вечером Павел Серов позвонил Антонине Павловне и, обругав Морозова, потребовал увеличения размера своего пая и выплаты его вперед. Получив деньги, он угостил мороженым проходящую мимо девочку.
Прошло три дня. Наступил день бракосочетания Павла Серова и Товарища Сони. Они стояли в пустой комнате перед служащим ЗАГСа. Когда пришло время расписываться в большом регистрационном журнале. Товарищ Соня выразила желание оставить девичью фамилию.
Вечером того же дня Товарищ Соня переехала в комнату Серова, которая была намного больше той, где жила она.
— Дорогой, — обратилась к мужу Товарищ Соня, — мы должны придумать для нашего малыша какое-нибудь хорошее революционное имя.
В дверь Андрея постучали. Затем раздались тяжелые глухие удары, похоже было, что барабанили кулаком по ящику.
Андрей сидел на полу, изучая разложенные вокруг чертежи на больших белых листах, освещаемых стоявшей рядом лампой. Он поднял голову и раздраженно спросил:
— Кто там?
— Это я, Андрей, — послышался из-за двери низкий мужской голос. — Открой. Это я, Степан Тимошенко.
Андрей вскочил и отпер дверь. На лестничной площадке, слегка пошатываясь, опершись о стену, стоял Степан Тимошенко, матрос, служивший ранее на Балтийском флоте и в береговой охране ГПУ. На голове у него была бескозырка, на околыше которой не было ни звездочки, ни названия корабля; на Степане была гражданская одежда; верхняя пуговица его короткой куртки с кроличьим воротником была расстегнута, обнажая загорелую шею со вздувшимися мышцами; рукава куртки были слишком узкими для мощных запястий. Степан оскалился, показывая сияющую белизну зубов. В глазах его блестел огонек.
— Добрый вечер, Андрей. Не помешал?
— Входи. Рад тебя видеть. Я уже думал, ты совсем забыл старого друга.
— Ничего подобного, — возразил Тимошенко. — Я ничего не забыл. — Пошатываясь, Степан ввалился в комнату, закрывая за собой дверь. — Я все помню… Хотя некоторые из моих старых друзей с радостью забыли бы обо мне… Я не имею в виду тебя, Андрей. Ни в коем случае.
— Садись, — предложил Андрей. — Снимай куртку. Не замерз?
— Кто, я? Я никогда не мерзну. А если бы я когда-нибудь замерз, мне бы пришлось туго, поскольку это вся моя одежда… Я сниму с себя эту чертову куртку. Повесь… Хорошо, я сяду. Уверен, ты хочешь меня усадить, потому что считаешь меня пьяным.
— Ну что ты? — оправдывался Андрей. — Просто…
— Да, я немного пьян. Я не видел тебя несколько месяцев. Где я только не был. Ты не в курсе, что меня выгнали из ГПУ?
Андрей, глядя на чертежи, утвердительно кивнул.
— Так вот, — продолжал Тимошенко, усевшись поудобнее и вытянув ноги, — они вышвырнули меня. Только представь, я — и недостаточно надежен и революционен. Степан Тимошенко, красный балтиец.
— Да, тебе не позавидуешь, — посочувствовал Андрей.
— Не нужно меня жалеть. Все это просто смешно… — Тут взгляд Степана упал на лепной карниз. — У тебя забавная квартирка. Неплохо для коммуниста.
— Мне все равно, — заметил Андрей. — Я бы переехал, но сейчас очень трудно найти жилье.
— Да уж, — согласился Тимошенко и без всякой причины разразился громким смехом. — Трудно для Андрея Таганова. А для товарища Серова, например, раз плюнуть. И для всех тех ублюдков, которые пользуются партбилетом, как мясник ножом. Им ничего не стоит вышвырнуть какого-нибудь бедолагу из квартиры прямо на улицу, в январскую стужу.
— Ты мелешь чепуху, Степан… Чего-нибудь поешь?
— Нет, не хочу… К чему ты клонишь, придурок? Думаешь, я умираю с голоду?
— Ну что ты, у меня и в мыслях…
— Я неплохо питаюсь. И у меня всегда есть что выпить. Я много пью… А сюда я пришел для того, чтобы присмотреть за Андрюшкой. Андрюшка нуждается в заботе. За ним просто необходимо присматривать.
— О чем ты говоришь?
— Ни о чем. Ни о чем, дружище. Просто так. Неужели мне и сказать нельзя? Неужели ты такой же, как все? И хочешь, чтобы мы погрязли в пустой болтовне?
— Вот, возьми, — протянул Андрей подушку, — положи под голову и расслабься. Отдохни. Ты неважно себя чувствуешь.
— Кто, я? — Тимошенко схватил подушку и, запустив ею в стену, расхохотался. — Я чувствую себя лучше, чем когда бы то ни было. Я чувствую себя превосходно. Я свободен и независим. Никаких забот. Никаких больше забот.
— Степан, приходи ко мне почаще. Мы были с тобой друзьями. Мы могли бы помогать друг другу и сейчас.
Тимошенко подался вперед и уставился на Андрея.
— Я не смогу ничем тебе помочь, малыш, — мрачно ухмыльнулся он. — Было бы правильно с твоей стороны взять и вычеркнуть из своей жизни меня и все, что со мной связано, а затем начать подхалимничать, выслуживаясь перед большим начальством. Но ты этого не сделаешь. И поэтому я ненавижу тебя, Андрей. И именно поэтому я хотел бы, чтобы ты был моим сыном. Только у меня не будет сына. Мои сыновья разбросаны по всем борделям СССР.
Степан бросил взгляд на лежащие на полу чертежи и, пнув ногой одну из книг, поинтересовался:
— Чем ты здесь занимаешься, Андрей?
— Я учусь. У меня не хватает времени на учебу, когда я занят в ГПУ.
— Значит, учишься? И сколько тебе еще учиться в институте?
— Гри года.
— Ого-го. Думаешь, пригодится?
