Важная веха в истории развития судопроизводства
После долгого золотого бабьего лета неожиданно грянула зима. Я не припомню другого такого холодного ноября.
Работы у меня в те дни было немного. Расследование по делу Сергея Менке шло вяло. Объединение гейдельбергских страховых компаний пожадничало и не послало меня в Америку. Встреча с балетмейстером проходила прямо во время репетиции, и я узнал много нового об индийских танцах, которые разучивала труппа, и ничего о Менке, кроме того, что одним он нравился, другим нет и что балетмейстер принадлежит к числу последних. Две недели меня так мучил ревматизм, что у меня не оставалось сил ни на какие другие нагрузки, кроме насущных бытовых процедур. Потом я много гулял, ходил в сауну или в кино, читал «Зеленого Генриха», начатого еще летом, — одним словом, валял дурака. Как-то раз в субботу я случайно встретил на рынке Юдит. Она больше не работала на РХЗ, жила на пособие по безработице и подрабатывала в магазине женской литературы «Ксантиппа». Мы договорились как-нибудь встретиться, но ни она, ни я не делали первого шага. С Эберхардом я разыгрывал партии матча на звание чемпиона мира, состоявшегося между Карповым и Каспаровым. Когда мы сидели над последней партией, позвонила Бригита из Рио-де-Жанейро. В трубке гудело и шумело, я с трудом разбирал ее слова. Кажется, она говорила, что ей меня не хватает. Я не знал, что мне по этому поводу думать или делать.
Декабрь начался неожиданными натисками фёна.[120] Второго декабря федеральный Конституционный суд объявил о незаконности введенной Вюртембергом и Рейнланд-Пфальцем непосредственной регистрации вредных выбросов. Он осудил нарушение информационного самоопределения предприятий и права на защиту созданного и действующего предприятия и в конечном счете признал систему несостоятельной. Известный автор передовиц «Франкфуртер альгемайне цайтунг» восторженно объявил это решение важной вехой в развитии судопроизводства, потому что защита информации наконец-то вырвалась из узких рамок защиты прав граждан и поднялась на уровень защиты прав предприятия. Только теперь решение по переписи населения предстало во всем своем зрелом величии.
Я подумал: «Что же теперь будет с дополнительным источником доходов Гремлиха? Станет ли РХЗ по-прежнему платить ему как „законсервированному агенту“?» Еще мне пришло в голову: «Прочтет ли Юдит это сообщение из Карлсруэ и что она при этом почувствует?»
В тот же день я получил письмо из Сан-Франциско. Вера Мюллер когда-то жила в Мангейме, в 1936 году эмигрировала в США и преподавала европейскую литературу в различных калифорнийских колледжах. Теперь она уже несколько лет на пенсии и под влиянием ностальгии читает «Маннхаймер морген». Она писала, что удивилась, так и не получив от Мишке ответа на свое письмо. На его объявление она откликнулась потому, что печальная судьба ее еврейской подруги в Третьем рейхе была связана с РХЗ. Она считала, что этому периоду современной истории следует посвящать гораздо больше исследований и публикаций, и выразила готовность связать меня с фрау Хирш. Но, желая оградить ее от ненужных волнений, она свяжет меня с ней лишь в том случае, если речь идет о серьезном проекте как с научной точки зрения, так и в плане преодоления последствий нацистского прошлого Германии. Поэтому она просила соответствующих разъяснений. Это было письмо образованной дамы, выдержанное в красивом, немного старомодном стиле, написанное прямым, строгим почерком. Я иногда вижу летом в Гейдельберге престарелых американских туристок в очках с розовой оправой, с подкрашенным в голубой тон седыми волосами и ярким макияжем на морщинистом лице. Я всегда воспринимал это странное желание выставить себя в карикатурном виде как печальное проявление кризиса культуры. Читая письмо Веры Мюллер, я вдруг представил себе такую пожилую даму интересной и привлекательной и почувствовал в этом проявлении кризиса культуры усталую мудрость давно забытых народов. Я написал ей, что постараюсь в ближайшем будущем ее навестить.
После этого я позвонил в Объединение гейдельбергских страховых компаний и недвусмысленно дал им понять, что без поездки в Америку мне остается лишь написать заключительный отчет и прислать его им вместе со счетом. Через час мне позвонил делопроизводитель и сказал, что я могу ехать.
Так я опять вернулся к делу Мишке. Я не знал, что в нем еще можно выяснять. Но вот проявился этот потерявшийся было след, и, получив зеленый свет от Объединения страховых компаний, я мог без всяких усилий заняться его отработкой, не ломая себе голову, зачем и почему.
Было три часа пополудни. С помощью своего карманного календаря я установил, что в Питсбурге сейчас девять часов утра. От балетмейстера я узнал, что друзья Сергея Менке работают в Питсбургском государственном театре балета, и в международной справочной службе мне дали телефон театра.
Девушка-оператор оказалась очень общительной.
— Вы хотите позвонить этой крошке из «Танца-вспышки»?
Я еще не видел этого фильма.
— А как, кстати, фильм, ничего? Стоить посмотреть?
Она ходила на него уже три раза.
Разговор с Питсбургом при моем знании английского — истинная мука. Тем не менее мне удалось выяснить у секретаря театра, что нужные мне люди весь декабрь будут в Питсбурге.
Со своим бюро путешествий я договорился, что они выдадут мне квитанцию об оплате билета на рейс «Люфтганзы» Франкфурт-Питсбург, а забронируют дешевый полет из Брюсселя в Сан-Франциско с промежуточной посадкой в Питсбурге. В начале декабря над Атлантикой должно быть спокойно. Они предложили мне утренний рейс в четверг.
Ближе к вечеру я позвонил Вере Мюллер в Сан-Франциско и сказал, что это я писал ей, что у меня неожиданно появилась возможность побывать в США и что в конце недели я буду в Сан-Франциско. Она сказала, что предупредит фрау Хирш о моем приезде, а сама она на выходные уезжает и была бы рада видеть меня в понедельник. Я записал адрес фрау Хирш: 410 Коннектикут-стрит, Потреро-Хилл.
2
Щелчок — и появилась картинка
У меня остались в памяти картины из старых фильмов — как пароходы входят в Нью-Йорк, медленно проплывая мимо статуи Свободы, мимо небоскребов, — мне казалось, что теперь я увижу то же самое, только не с палубы парохода, а из иллюминатора самолета. Но аэропорт находится далеко от города, там было грязно и холодно, и я с облегчением вздохнул, пересев в другой самолет, вылетающий рейсом в Сан- Франциско. Сиденья были расположены так близко одно за другим, что сидеть можно было только с откинутой спинкой. Во время ланча спинку нужно было привести в вертикальное положение, и, похоже, этот ланч подавали с одной-единственной целью — чтобы пассажиры, закончив прием пищи, были счастливы опять откинуть спинку кресла.
Я прибыл около полуночи. Такси доставило меня по восьмиполосной автостраде в город. Я еще не пришел в себя после полета сквозь грозу. Гостиничный слуга, который отнес мои вещи в номер, включил телевизор. Щелчок — и появилась картинка. На экране с непристойной нахрапистостью ораторствовал какой-то мужчина. Я не сразу догадался, что это проповедник.
На следующее утро портье вызвал мне такси, и я вышел на улицу. Окно моего номера выходило на стену соседнего дома, и утром в комнате было сумрачно и тихо. Зато теперь звуки и краски города обрушились на меня со всех сторон, а надо мной сияло ясное голубое небо. Поездка по раскинувшемуся на холмах городу, по прямым как стрела улицам, ведущим вверх, а потом внезапно падающим вниз, чавканье разбитых рессор такси, когда водитель тормозил перед поперечными улицами, вид небоскребов, мостов и огромной бухты — от всего этого я был как пьяный.
Дом был расположен на тихой улице. Это был деревянный дом, как и все постройки в этом районе. Ко входу вела лестница. Я поднялся наверх и позвонил. Мне открыл какой-то старичок.
— Мистер Хирш?
— Мой муж умер шесть лет назад. Тебе не надо извинять, [121] меня часто берут за мужчину, и я привыкла. Ты ведь тот немец, о котором мне
