походное имущество — от фляжки, обшитой солдатским сукном, до любимого им толстого красного карандаша. Когда Блюхер допил кружку крепчайшего горячего чая, раздался вежливый стук в дверь и приятный баритон произнес:
— Разрешите?
В дверном проеме возник высокий штабной командир с выправкой кадрового военного, и Блюхер тотчас определил, что тот из казачьих офицеров: чернявый чуб, хотя и несколько укороченный, смугловатое худощавое лицо.
— Брянский Павел, — представился штабной и, хотя его об этом не просили, пояснил: — В прошлом был у белых подхорунжим. Сдался в плен. Служу…
— Хорошо, что служите, — остановил Блюхер, про себя оценив намерение человека сразу объяснить свое происхождение. — Мне нужны карты с дислокацией частей армии и Читинского гарнизона.
— Все готово. Разрешите принести?
— Жду.
Было еще светло, но ординарец принес высокую двенадцатилинейную керосиновую лампу и поставил на обширный письменный стол. Склонившись над крупномасштабной картой, сложенной полевой «гармошкой», с тщательно нанесенными расположениями частей и красивыми надписями — видна штабная выучка Брянского, — Василий Константинович задумался. В самом городе, ближних поселках и станицах было немало полков и отрядов. Это хорошо. Только каковы они?
— Этот вот, — Блюхер ткнул карандашом в селение, — что за отряд, почему без номера? Партизанский?
— Никак нет. Анархистский.
— И такой имеется? А я уж думал, от них бог избавил…
— Так точно, есть. Работаем с ними. Трудно.
— Что ж, придется еще поработать.
Просмотрев топокарты Читы и ее окрестностей, Василий Константинович обратился к картам Забайкалья и Дальнего Востока, где были расположены соединения и части Народно-революционной армии, партизанские отряды и районы. И снова подумал, сколь велики земли республики, связанные тоненькой ниточкой железной дороги, и сколь скромны силы и средства НРА, разбросанные на тысячеверстных пространствах.
В тот вечер и ту ночь у главкома НРА побывало множество людей — члены Дальбюро ЦК РКП (б), члены правительства республики, командиры армейских соединений и частей. Они отвечали на вопросы Василия Константиновича, вводили его в политическую и военную обстановку в республике и на ее границах. Завершая дела, главком объявил: завтра — в войска.
Весь четырехлетний командный опыт Василия Константиновича внушил ему неколебимое убеждение, что знание людей — основа успеха любого военачальника. Если их знаешь, то потом, даже на расстоянии, приказывая в хрипящую трубку полевого телефона или диктуя на ползущую телеграфную ленту, ты как бы глядишь им в глаза, чувствуешь душу своих подчиненных.
— Итак, еду в части. Хорошо бы иметь толкового провожатого. Чтобы назубок знал местность, дороги, дислокацию частей… Срочно такого найти, чтобы к утру был у меня! — Это уже был приказ.
Трудно назвать всех тех, кто его слышал, но несомненно, что среди них были командиры, знавшие рассыльного Захаренко. В частности, комбриг Иван Ефимович Фадеев, сидевший в царское время в каторжной тюрьме со старшим братом Осипа — Владимиром, а через него знавший и юного Казачка.
Командиры переглянулись и — видно, многим пришла одна и та же мысль — невольно заулыбались.
— Есть толковый боец, отлично знает местность и войска, расторопный, бойкий, но вот…
— Что, трусоват? — назвал Блюхер весьма презираемое им качество.
— Напротив, весьма лих. Из партизан, связной. Стрелок и кавалерист отменный, бывал в разведках, боях, имеет ранения. И в придачу еще и артист.
— Какой такой артист?
— Цирковой. На проволоке пляшет, акробат, на канате фортели выкидывает.
— Любопытно. Так что же мешает?
— Видите ли, это тот самый… который утром на вокзале… с конем растянулся… базар распугал.
— Этот самый хулиган?
— Точно так. Вы его примерно наказали.
— И за дело. Я комполка выговорил, что за бойцы у него, срам.
— В том-то и дело…
— Н-да, — Василий Константинович задумался ненадолго. — Ладно, пришлите ко мне этого… циркача. Я на него хорошенько посмотрю. Тогда и решу. Чтоб был завтра, то есть уже сегодня, к восьми. С конем и при оружии.
— Дозвольте, я передам, — вызвался комбриг Фадеев. — У меня как раз дело на Песчанке…
9
Эта июньская ночь, одна из самых коротких в году, оказалась самой долгой в жизни Казачка. Растревоженная душа не находила покоя. Ну, ладно, думал он, этот обозленный казачишка Колька жаждет мести, этот ясен, как стеклышко. Но Ваня Балин, сердечный друг… Или так уж плохо устроен мир, что самые добрые и справедливые люди мигом забывают все хорошее и честное, что ты сделал в жизни, и за одну- единственную оплошность готовы навсегда отринуть тебя. Разве Василий Корнеевич не знает, как жил и воевал Оська Казачок все эти три года? Во всех подробностях знает хотя бы о муках, перенесенных Осипом в плену. Именно в его отряде получил Осип то ответственное задание.
Ему надлежало пробраться в Благовещенск, доставить секретный пакет Ивану Янисову для передачи председателю подпольного ревкома и ждать ответа.
Явка была у Меланьи Филатовны, жены Янисова, державшей небольшую лавку. Пакет Осип передал благополучно, и Янисова, соблюдая конспирацию, устроила связного на постоялом дворе, что на Зейской улице. Ответ задерживался, и Осипа, чтобы не мозолил глаза белякам, перевели на другой постоялый двор, на улицу Иркутскую. Там он и встретился с подпольщиками, которые устно передали ему важные сведения да еще бумаги зашили в голенища унтов. Все наказали вручить лично Аксенову.
На следующее утро Осип с попутным обозом должен был выехать с постоялого двора и добраться до станицы Сычовки, оттуда переправиться в тайгу, в штаб к Аксенову. Но около полуночи постоялый двор оцепили солдаты и казаки. Задержали одиннадцать постояльцев, в том числе и Осипа, хотя документы у него были в порядке. После узнал: предал фальшивый партизан, работавший на белых.
Арестованных вывели во двор, связали руки за спиной и привязали друг к другу. Их окружили казаки и, подгоняя нагайками, повели в контрразведку. С первого допроса стали бить. Кулаками по лицу, голове, шомполами по всему телу. Осип пытался считать удары, сдерживая стоны, но вскоре потерял сознание. Очнулся и едва не захлебнулся кровью: соленая, она текла с разбитой головы.
Заметив, что пленный пришел в себя, казачий урядник принялся стегать его нагайкой, а после бить клинком — плашмя. При каждом взмахе обнаженной шашки Осип ждал смерти.
Полумертвым бросили его в тюремную больницу, где и провел он около двух месяцев. Зачем-то он все-таки был нужен живой. Когда оклемался, понял зачем: белые сдали его в японскую контрразведку, подарили ей пленного партизанского связного. Те допрашивали каждую ночь, в одно и то же время. Следователь-японец задавал вопросы вкрадчивым и сладким голосом, коверкая русские слова. Но внезапно следствие было прервано, и поутру Осипа вместе с другими пленными вывели на берег Амура. Стояли крещенские морозы, от реки дул ветер, и Осип дрожал в своей порванной одежонке. Заключенных с пешнями в руках выгнали на лед. Японские солдаты, привыкшие на своих островах к теплу, коченели в казармах и нуждались в топливе. Час за часом, день за днем пленные выдалбливали вмерзшие в лед бревна, пилили их и рубили.
Эх, японцы, микады вы, микады, опрометчиво вручили вы ломы и топоры бывалым партизанам. Как
