когда сойдутся два знатока. До меня долетали отрывки фраз:
— Хороша, ничего не скажешь!..
— Ушко легковато...
— Ну, как легковато?! Что же вы — поклонник тяжелых ушей?!
— Не тяжелых, но и не таких легких. Это мы называем фокс-терьерное ухо. У эрдель-терьера ухо должно быть поставлено так, чтобы при внимании оно походило на римскую пятерку, опущенную концом вниз, и чтобы конец был направлен в уголок глаза.
— Все это известно давно...
Спор продолжался в вежливых, уважительных тонах. В сущности, спорить-то не о чем: обе собаки хороши.
Выждав, когда наплыв любопытных немного схлынет, я подошел к эрделисту. Он приветливо встретил меня. Заметив, что лицо мое пасмурно, сочувственно осведомился:
— Э-э, да вы что-то не в духе! Что у вас?.. Неудача на ринге? Бывает, бывает... И крепко провалился? — поинтересовался он, дружески взяв меня за плечо. — Пес какой у вас? Давайте сходим, посмотрим на него...
Мы пошли к тому месту, где был привязан Джери. Эрделист внимательно осмотрел его и затем похлопал ласково по спине.
— Ну, и что же? — сказал он, закончив осмотр. — И вы убиваетесь? Вот она и видна, ваша молодость да неопытность. Вам гордиться надо, что вы вырастили такого «дядю», а вы в пессимизм ударились!
— Так ведь провалился же он! — воскликнул я.
— «Провалился, провалился»... Так ведь где провалился-то? В Москве, на Всесоюзной выставке. А на уральской, у вас, он прошел первым? Первым, — плохо разве? Разве не победа для вас, что вы, купив у себя на месте щенка, сумели вырастить пса, который заслужил быть экспонированным на Всесоюзной выставке? Сюда же лучших из лучших отбирают, ну, и уж, конечно, за каждую мелочь цепляются!
Он говорил мне то, что думал я сам и о чем недавно в виде утешения толковал мне Сергей Александрович.
— Здесь мало одной красоты да мощности, — продолжал мой утешитель. — Надо, чтобы все линии были идеально правильны, отвечали принятому стандарту. Что у вашего-то нашли? Ну-ка выведите его, я взгляну еще разок.
Я отвязал Джери, и эрделист, прищурясь и отступив на шаг, испытующе осмотрел его заново. Отдуваясь, так как из-за полноты видимо, страдал одышкой, он несколько раз обошел вокруг собаки.
— Насчет шеи говорил судья?
— Да, сказал, что сырая.
— Ну, конечно, видите, какой подвес, — и эрделист показал рукой на мясистую складку, свисавшую под шеей Джери. — По стандарту допускается не больше двух сантиметров, а у него по крайней мере пять висит! Шея у собаки должна быть сухой, жилистой. Оружие собаки — зубы, челюсти, и шея должна быть подвижна, быстра в движениях, чтобы ничего не болталось и не мешало. В борьбе мгновение может сыграть решающую роль! А задние ноги?
— Сказал, что прямозадость, — неохотно ответил я.
— Тоже ничего не скажешь — верно. Рахит, наверное, был?
— Был...
— Ну вот, рахит в первую очередь хватает за передние лапы. Они росли медленнее, задние, которым не пришлось бороться с болезнью, обогнали их в росте.
— Да разве это имеет такое большое значение? — воскликнул я, забыв в эту минуту все, чему учили меня в клубе.
— Может быть, для вашего дога особого значения и не имеет, а вообще, конечно, да. Выпрямленная нога не так пружинит, как чуточку согнутая, а для бега, для прыжков это все! Ну, а в общем — не плох! Хороший, представительный пес! Э-э, бросьте отчаиваться! В нашем деле без этого не бывает. Самому-то не всегда все видно. Все познается только в сравнении. Да и не одними только выставочными данными определяется ценность собаки для любителя. Друг он вам? Любит вас? Слушается? Тоскует, когда вас нет дома?
— Тоскует, на днях целый погром устроил, — сказал я повеселевшим голосом, вспомнив, с какой настойчивостью Джери недавно отстаивал свое право повсюду следовать за мной.
— Вот то-то и оно! А это же самое главное для нашего брата-любителя! Будет ваш пес поживать на- славу, и такие еще дела вы с ним натворите, что сами не поверите! Бросьте думать, и пошли к Рипперу.
Он похлопал еще раз Джери по спине и даже фамильярно пощекотал у него за ухом. А Джери — я не узнавал его сегодня — вильнул несмело хвостом и потом с виноватым видом, что допустил такую вольность, потянулся ко мне.
— Я раз видел выставку собак за-границей, — говорил через минуту эрделист, когда мы вернулись к Рипперу. — Один эпизод, который мне пришлось там наблюдать, запомнился на всю жизнь. Вывели на ринг боксера. Превосходный пес, по животноводческим понятиям — класс элита, но — староват. В прошлом неоднократный чемпион, принесший, вероятно, своему владельцу большие деньги. Всегда, на любой выставке, проходил первым, а тут не прошел. Ну — старость, подросли молодые... И что вы думаете? Только объявили результаты судейства, владелец вывел боксера с ринга и тут же, на глазах у публики, застрелил...
— Как застрелил?! — поразился я.
— Ну, как! Обыкновенно. Вынул револьвер из кармана и бац в ухо. Заграничные нравы. Раз перестал быть чемпионом и приносить барыш, значит, больше не нужен... Надеюсь, вы не собираетесь поступить так же?
— Что вы?!
Я был оскорблен в лучших своих чувствах. Я просто не понимал, как можно сделать так, как поступил этот иностранный собаковод. Убить свою собаку! И за что?!
— То-то же, — примирительно заметил эрделист, внимательно вглядываясь мне в лицо. — Там, за- границей, собаководство — прежде всего средство для наживы. Это не то, что у нас. — Он помолчал. — А вы знаете, мне нравится ваше волнение. Хорошо, когда молодежь увлекается чем-то нужным, полезным. Я считаю! что каждый человек должен увлекаться чем-то хорошим. Это не дает появляться праздным мыслям, развиваться безделью. А собаководство — полезная страсть. Знаете, как спорт, например... И лично я склонен рассматривать занятия служебным собаководством прежде всего как увлекательный спорт, то же, что коньки, лыжи, футбол...
— А вы давно занимаетесь собаководством? — спросил я.
— Как вам сказать... — Он задумался, склонив свою начинающую седеть голову немного набок, отчего одна полная щека его слегка отвисла, а над белым подворотничком на шее образовалась толстая складка. — Как вам сказать... Первое мое знакомство с собакой состоялось еще в дореволюционные годы, и при таких обстоятельствах, когда наш четвероногий друг показался мне далеко не другом. Дело было во время империалистической войны...
— Расскажите, — попросил я.
— Ну, если уж вы так хотите... Я тогда был солдатом, попал в плен, сильно контужен. Толщина-то память от тех времен. Почки... — пояснил он, ударив себя по животу. — Да, так вот вздумал я бежать из плена. Заела тоска по родине, по дому. Убежал. Ночь скрывался в лесу, а утром слышу — лай: нагоняют меня с собакой. А у них для этого дела в военной полиции были специальные собаки натасканы. Ну, думаю, плохо дело, от собаки спрятаться мудрено. Лай — ближе. Я в болото. Думаю, может там потеряет следы. Только влез я это в самую тину, а она уж тут как тут! Из-за деревьев выскочила, прыг в воду и плывет прямо ко мне, а люди отстали. Черная, блестящая, как уголь, без хвоста, морда злая, длинная...
— Доберман!
— Так точно. Он. Это уж я потом узнал, когда собаководством занялся, а тогда мне все собаки были одинаковы. Да... Ну, тут, конечно, началась у нас баталия. В болоте-то. Он на меня рычит, за руку ухватил, порвал сильно, вот... метки на всю жизнь... — Рассказчик слегка сдвинул рукав на правой руке, и я увидел повыше кисти большие белые рубцы — ...а мне податься некуда, приходится защищаться!.. В общем, придушил я его, вернее утопил. Я-то стоял на ногах, а ему глубоко, это мне и помогло. Силенка у меня тогда
