берега звонки трамваев; где-то звонко начали отбивать склянки, и сейчас же, далеко разносясь по воде, со всех сторон откликнулись судовые колокола, отбивающие рынду.[46]
«Россия» вошла в гавань и стала швартоваться у стенки. Полетели на берег тонкие стальные тросы. На палубе началась суета, всегда предшествующая высадке пассажиров, заиграла музыка, с какой возвращающийся из дальнего рейса корабль обычно приваливает к причалу, какое-то волнение поднялось в душе. Собака была забыта.
2
На пляже Аркадии — любимом месте отдыха одесситов — по обыкновению было оживленно, людно. Я медленно подвигался вдоль берега, высматривая для себя подходящее местечко, когда детский голосок, звонко скомандовавший: «Мирта, аппорт!», заставил меня остановиться и посмотреть в ту сторону.
У воды стояла девочка лет тринадцати-четырнадцати в купальном костюме и соломенной шляпке, тоненькая, изящная, от головы до пят покрытая ровным сильным загаром, будто отлитая из бронзы, и, подбирая у ног камешки, швыряла их в море, а там, то исчезая, то появляясь на поверхности, виднелась голова собаки. Когда очередной камешек, описав крутую траекторию, булькал в воду, собака мгновенно ныряла за ним и — как это ни было поразительно — успевала схватить его прежде, чем он достигал дна. Вынырнув, пес встряхивал головой, и камень вылетал из пасти, как подтверждение необыкновенной ловкости четвероногого водолаза. Девочка восторженно хлопала в ладоши, вознаграждая этим собаку за ее труд, и снова, приказывая: «Мирта, аппорт!», бросала камешек, заставляя верное животное на две-три секунды вновь погрузиться с головой.
Эта игра заинтересовала меня. Я подошел поближе. Кучка любопытных окружала девочку, каждый раз встречая вынырнувшую собаку громкими возгласами одобрения; другие следили за этим необычным развлечением, растянувшись на песке. Мое внимание привлекла молодая женщина в легком шелковом платье с темнопунцовыми цветами, сидевшая в глубоком плетеном кресле, под тентом, с красивым и, как мне показалось, чуть грустным лицом; на коленях у нее лежала раскрытая книга, а глаза были устремлены на девочку, и ласковая материнская улыбка освещала это лицо с ранними морщинками у рта и глаз.
— Хватит, доченька, Мирта уже устала, — сказала она.
— Ой, мамочка, Мирта никогда не устает плавать! — откликнулась бронзовая русалочка, но все же послушалась матери и позвала собаку из воды.
Шопот восхищения пронесся среди отдыхающих, когда собака подплыла к берегу и вышла на песок. Не часто видишь таких гигантских собак; я невольно залюбовался на нее. Черная от кончика носа до кончика хвоста, с длинной волнистой шерстью, образующей живописные начесы на лапах и под животом, с пушистым хвостом и свисающими ушами, она несомненно принадлежала к столь редкой у нас породе собак- водолазов, родиной которых является далекий остров Ньюфаундленд, отчего этих собак обычно и принято называть ньюфаундлендами. Не уступая в размерах сенбернару, а, может быть, даже превосходя его, но в отличие от него подвижная, с живым, резвым темпераментом и быстрыми ловкими движениями, Мирта сочетала в себе силу и ловкость, устрашающий вид и редкое добродушие нрава, которое проглядывало во всех ее повадках. Отряхнувшись, она подбежала к старшей хозяйке и растянулась у ее ног, а девочка опустилась рядом и, обхватив собаку за шею, погрузила руки в ее мягкую густую шерсть.
Я вспомнил про собаку, виденную накануне в море, и рассказал об этом владелице ньюфаундленда, в заключение спросив, не могла ли это быть Мирта.
— Да, да, это была Мирта, — с живостью подтвердила мать девочки. — Мы видели, когда шла «Россия». Мы живем неподалеку отсюда, на даче, у берега моря, а сегодня приехали в город, чтобы посмотреть на праздник... Мирта часто делает так: уплывет, и нет ее — иногда и час, и два. Это у нее вроде как ежедневное занятие гимнастикой. Она не может жить без этого.
— А вы не боитесь, что она может утонуть?
— Мирта! Утонуть? Что вы! — рассмеялась молодая женщина.
Она сказала это таким тоном, как будто речь шла не о собаке, а о каком-то неизвестном мне существе, на которое не распространялись обычные законы тяготения тел, которому не страшны никакие стихии.
— Ну, а если вдруг — шторм? — не унимался я.
— В шторм? — Она не ответила, и я решил, что заставил ее поколебаться в своей уверенности; в действительности, как я понял позднее, напоминание о шторме в связи с собакой всегда вызывало в памяти моей собеседницы одну картину, заставлявшую ее на время выключиться из разговора.
Вместо матери ответила дочь.
— Вы не знаете нашу Мирту! — с гордостью и нежностью заявила девочка, которую я уже назвал мысленно сильфидой. Легкость и хрупкость ее фигурки особенно подчеркивались близостью могучих форм животного.
Так я познакомился с Надеждой Андреевной Доброницкой, ее дочерью Вера-Мариной и их верным спутником Миртой, «голубушкой Миртой», как часто называла собаку Надежда Андреевна, вкладывая в эти два слова не только ласку, но, как я понял потом, и благодарность вечному другу человека — собаке; и так мне стала известна их необыкновенная и трогательная история, которую я хочу поведать здесь своим читателям.
Вскоре мы встретились еще раз, на Приморском бульваре, когда над Одессой спустился бархатный южный вечер. Как и все мы пришли сюда полюбоваться на салют кораблей, на фейерверк, пускаемый в честь Международного праздника трудящихся — Первого мая. Цвели каштаны и белая акация, наполняя воздух тонким нежным ароматом; над улицами и бульварами, над аллеями парков и скверов плыл гомон нарядной, оживленной толпы; прекрасный город сиял огнями иллюминации; на рейде и в порту стояли празднично расцвеченные суда.
Вера-Марина шла, обхватив своей тоненькой ручкой руку матери, доверчиво прижимаясь к ней, как всегда делают очень ласковые и влюбленные в своих родителей дети; другой рукой она удерживала за поводок Мирту, послушно выступавшую рядом. Мы спустились по ступеням почти к самой воде, — здесь было не так многолюдно, больше веяло прохладой, — и сели на скамью. Собака легла на гранитных камнях набережной и стала смотреть в море.
Внезапно рейд на мгновение осветился словно заревом пожара. Ударил пушечный салют, громыхнули военные корабли, стоявшие на якорях; прочерчивая в темном небе огненный след, полетели вверх ракеты и рассыпались в вышине красными, желтыми, синими, зелеными огнями. Собака вскочила и залаяла; затем, успокоившись, снова легла.
Громыхнуло еще; и опять полетели в небо каскады разноцветных трепещущих огней, многократно отраженных водами залива. Гул и гомон толпы усилились, напоминая шум морского прибоя.
— Как красиво... — чуть слышно проронила Надежда Андреевна. — Каждый раз, когда я вижу это, слышу залпы орудий, — призналась она — мне хочется плакать... Нет, нет не поймите меня превратно: это сложное чувство, тут и радость ощущения, что ты живешь, гордость за свою страну, тут одновременно и пережитое... Я специально каждый раз приезжаю сюда, чтобы услышать эти звуки орудийной пальбы, они так много говорят мне!..
Она умолкла, но ненадолго. Прикоснувшись к тому, что хранилось у нее в душе, она уже не могла не говорить дальше. Вместе с громом салюта нахлынули воспоминания. Подозвав собаку, Надежда Андреевна одной рукой привлекла к себе девочку, крепко обняв ее за плечи, другой время от времени поглаживала Мирту, но вряд ли даже замечала это.
3
— Я дочь моряка и жена моряка, — так начала она свой рассказ. — Я родилась и выросла на море, море было моей колыбелью, с морем связаны и самые сильные впечатления моей жизни.
Мой муж был капитаном дальнего плавания. Мы жили в Одессе, куда был приписан его корабль.
