просить, если б ваша матушка сама не намеревалась изменить завещание. Можете хоть доктора Бекемайера спросить, если не верите мне.
— Понятно, — протянул я. — Но с вашего позволения, герр Медгэсси, ваша жена Клара разговаривала со мной вовсе не так, будто нуждается в моей помощи.
Дворецкий переступил с ноги на ногу и встал по стойке вольно.
— Она, герр Груэн, просто немного расстроилась из-за внезапной кончины вашей матушки в госпитале, вот и все. А также потому, что со дня смерти Международная полиция все время приезжает к нам и задает о вас вопросы — они желали узнать, приедете ли вы в Вену на похороны.
— А с какой стати полиция союзников так уж интересуется мной? — И, еще недоговорив фразы, я вспомнил, как мы удирали с Центрального кладбища. Похоже, мой водитель-американец зря за себя боялся. Похоже, гнался Международный патруль за Эриком Груэном, а не за спекулянтом с черного рынка.
Медгэсси снова мелькнул загадочной улыбкой из-за своего «забора».
— Не нужно так, герр Груэн. Мы не дураки, моя жена и я. Если мы не говорим про это никогда, это еще не значит, что мы про это не знаем. — Было ясно, что речь идет явно не о девушке, брошенной в беде, а о чем-то гораздо более важном. — Так что, пожалуйста, не надо говорить со мной, будто я законченный идиот. Мы просим только об одном: о возможности и дальше служить вашей семье, как уж сможем. Потому что не могу себе представить, чтобы вы остались в Вене. Официально, во всяком случае.
— И как именно, по вашему мнению, вы можете служить мне? — терпеливо спросил я.
— Нашим молчанием, герр Груэн. Мне были известны почти все дела вашей матушки. Она была такая доверчивая. И очень неосмотрительная, если вы понимаете, о чем я.
— Вы шантажировать меня пытаетесь, что ли? Так чего сразу не назовете сумму? Сколько?
Медгэсси досадливо покрутил головой:
— Нет, герр Груэн, какой там шантаж! Мне не хотелось бы, чтобы вы так воспринимали мою просьбу. Мы хотим продолжать служить вашей семье. Ну и должного вознаграждения за преданность. Вот и все. Может, то, что вы совершили, герр доктор, было и правильно. Не мне судить. Но будет справедливо, если вы признаете свой долг нам. Например, за то, что мы не сообщили полиции, где вы живете. В Гармише, верно? Очень симпатичный городок. Сам я там не бывал, но слышал, он очень красивый.
— Сколько? — повторил я.
— Двадцать пять тысяч шиллингов, герр. Это не много, учитывая все обстоятельства. Если подумать, герр доктор.
Я растерялся, не зная, что же ответить. Было очевидно, что Эрик Груэн был не до конца откровенен со мной. Крылось в его прошлом нечто такое, из-за чего его приезд в Вену весьма интересовал союзников. Или, может быть, дело в убийстве тех военнопленных во Франции, про которых упоминала Энгельбертина? Почему бы и нет? Ведь заключили союзники в тюрьму в Ландсберге десятки эсэсовцев за массовое убийство в Малмеди. Какова бы ни была причина, ясно одно: с Медгэсси мне требуется потянуть время, пока я не переговорю с Груэном. А пока что выбор у меня невелик — придется согласиться для видимости на шантаж дворецкого. Со всеми документами, какие у меня имелись на имя Эрика Груэна, я вряд ли мог снова превратиться в Берни Гюнтера и сделать вид, что я тут ни при чем.
— Хорошо, — сказал я. — Но мне потребуется какое-то время, чтобы раздобыть деньги. Официально завещание еще не вступило в силу.
Лицо у гостя стало жестким.
— Не стоит дурачить меня, герр Груэн.
— Отлично, — согласился я. — До завтра. — Я открыл ему дверь, и он вышел, прихрамывая, словно вальсируя сам с собой. Я невольно отдал ему должное. Дельце они с женой провернули очень красиво. Хороший коп, злой коп. И вся эта трескотня насчет преданности — ход очень эффектный. Особенно то, как он мимоходом обронил названия: банк Шпэнглера, Гармиш.
Закрыв дверь, я тут же кинулся к телефону и попросил соединить меня с домом Хенкеля в Зонненбихле. Через несколько минут с коммутатора перезвонили: там не отвечают. И мне ничего не оставалось, как только надеть пальто и шляпу и отправиться на такси в банк.
Почти все здания на узкой мощеной улочке уже были восстановлены. На одном конце стояла желтая оштукатуренная церковь со шпилем, похожим на ракету «Фау-2», а на другом — живописный фонтан с дамой — леди выбрала не самый удачный день для прогулки топлес. В массивном портале стиля барокко зеленая дверь банка Шпэнглера походила на поезд Гитлера, застрявший в железнодорожном туннеле. Я подошел к швейцару в цилиндре, сообщил ему имя человека, на встречу с которым я пришел, и поднялся по лестнице, широкой как автобан, — шаги мои отдавались эхом от потолка надтреснутым звоном разбитого колокола.
Герр Треннер уже поджидал меня на верху лестницы. Он был моложе меня, но выглядел так, будто уже родился с седыми волосами, в очках и визитке. Он угодничал и извивался, как вьющееся японское растение. Он повел меня в комнату, где стоял стол и два стула. На столешнице лежали двадцать пять тысяч шиллингов и, как договорено, стопка наличных поменьше, на покрытие моих повседневных расходов. На полу, рядом со столом, примостилась простая кожаная сумка — нести деньги. Треннер протянул мне ключ от комнаты, проинформировав меня, что он в моем распоряжении на все то время, что я останусь в банке, дернул в поклоне головой и оставил меня одного. Я уложил в карман деньги на расходы, запер дверь и снова спустился вниз — ждать у парадной двери Веру Мессман. Было без десяти три.
32
Я ждал почти до половины четвертого, пока наконец не уверился: Вера все-таки передумала принимать деньги от Груэна и не придет. Так что я опять поднялся наверх, переложил деньги в сумку и отправился к ней домой.
До Лихтенштейн-штрассе через центр ходьбы было минут двадцать. Я позвонил в дверь Веры, потом постучал. Даже покричал через щель почтового ящика, но дома никого не было. Ну разумеется, сказал я себе, сейчас всего четыре. Она в своей лавке. За углом, на Ваза-гассе. Вчера я застал ее дома только потому, что магазинчик рано закрылся. Но сегодня обычный рабочий день. Да… ну ты и детектив, Берни Гюнтер.
И я отправился за угол. Наверное, я надеялся, что она все-таки возьмет деньги, когда увидит такую сумму наличными. В зрелище твердой валюты есть что-то, что изменяет решения людей. Во всяком случае, так подсказывал мне собственный опыт. И я подумал, что ее решительное «нет» при виде денег с помощью моих уговоров превратится в мягкое «да». Но если и это не сработает, я проявлю суровость и попросту прикажу ей принять деньги Груэна. Не сможет же она ослушаться приказа, ведь ночью в спальне она была так уступчива?
Окнами магазинчик выходил на задний двор Института химии Венского университета. Вывеска над витриной гласила «Вера Мессман. Салон пошива корсетов, корсажей, подвязок и бюстгальтеров». В витрине застыл дамский манекен в розовом шелковом корсете и бюстгальтере. На рядом расположенном рисунке девушка с бантом в волосах рекламировала еще более роскошные образцы нижнего белья. Она показалась мне похожей на Веру, только очков не хватало. Когда я открыл дверь, над головой у меня тренькнул крошечный колокольчик. Я увидел простой прилавок, покрытый стеклом, не больше карточного столика, и рядом — еще один женский манекен в подвязках. В задней комнате под потолком тускло горел свет рядом с примерочной кабинкой, отгороженной тяжелой шторой. Перед этой святая святых стояло кресло — явно для мужчины с набитым бумажником, который располагался тут, с хозяйским удовлетворением наблюдая, как появляется из-за шторы любовница в красивом белье, сшитом на заказ. Кто это сказал, будто я лишен живого воображения?
— Вера? — окликнул я. — Вера, это я, Берни. Почему ты не пришла в банк?
Машинально я выдвинул узкий ящик прилавка: в нем лежало с десяток черных бюстгальтеров, плотно
