И он не растерялся тогда и сказал, сам того от себя не ожидая, кивнув на португальскую бутыль:
– Не желаете, баба Люд?
Та еще больше протрезвела и сразу отступила обратно в квартиру:
– Зайди, Митяша, зайди-ка.
Там и сообразил, о чем просить надо алкогольную Керенскую. Чтобы Варьку к ней привести и там отмечать. Всем удобство, особенно самой бабе Люде.
Так и вышло, и все остались довольны. У отмечантов – своя отдельная келья, на втором этаже, куда дяди-Федина мать отроду не лазила. Там раньше Федькина мастерская была, где он мастерил свои эскизы, картинки писал, рамки сам сколачивал, когда скульптурой только начинал еще увлекаться. Кроме всего, комната до потолка была завалена хламом, все полки стеллажей забиты были картинами, самого и друзей его: подрамники, холсты, разномастные студенческие работы и всякое такое. Но треть пространства, отгороженная ширмой, все же оставалась для размещения там кровати и гардероба. Короче – распашняк хоть до утра, неподконтрольный и повышенно доброжелательный.
К моменту портвейного свидания Варюша решилась на поступок окончательно и даже успела привыкнуть к мысли, что больше она не позорная целка. Ей даже показалось, что все уже позади и теперь она – как все: полноценная и самодостаточная женщина типа благородной, но доступной француженки Роми Шнайдер.
Митька забрался к ней в трусы почти сразу, она не успела даже нормально опьянеть, хмель только- только начал подбираться к голове, разогрев по пути шею и запалив ярко-красным уши. Но когда она рефлекторно сдвинула ноги, преодолевая накативший страх, в этот момент градус прошиб и голову, ударив в самый мозжечок, который оказался там же, над глазами. Так этот мозжечок все остальное и сделал: глаза стянул тяжелым, а ноги, наоборот, расслабил, с трусами вместе, с колготами, лифчиком и всей остальной нетронутой промежностью. Митька втиснулся в нее, и что есть сил заработал: с чувством, страстью и мокрым ртом. То, что вытолкнулось изнутри, упало на живот выплеснулось и размазывалось, пока он дотирал свою мужскую плоть о ее бедро. Потом оторвался, приподнялся на локтях, выдохнул и спросил:
– Ну что, классно было, Варьк?
– Да. Очень классно, – нечестно ответила она, остывая после того, как они разлепились. – Теперь я женщина, знаешь?
– Ну и нормально, лапуль, – поздравил ее Митя. – Ты полежи еще, я вытереть тут чего-нибудь найду. – И потопал босиком по полу в поисках тряпочки или бумаги. А то самое у него, которое только что было внутри нее, все целиком, биясь там и толкаясь, висело внушительной штуковиной, приводя Варю в удивление оттого, как все это могло разместиться в ее маленькой… в ее такой родной и не тронутой ранее никем женской собственности.
Он вернулся, отыскав в шкафу у Керенских другую простыню, и вытер ею их обоих, везде, где оставались маркие следы прошлой Варвариной девственности. Простыню он сунул в сумку, объяснив:
– Брошу где-нибудь, не заметит она. А заметит, и черт с ней.
Как вести себя дальше, Варя не понимала. Что было сейчас между ними – любовь? Просто секс по предварительному уговору? Лишение девственности как результат своего же неумелого намека? И кто кого за это должен теперь благодарить? И что, в конце концов, чувствует после всего сам Митя?
А Мите дело такое понравилось. Нельзя сказать, что лучше он не пробовал, но такое тайно обставленное мероприятие, в соседской квартире, под носом у родни показалось ему приключением особенно увлекательным, с повышенным адреналиновым эквивалентом. И тогда он вспомнил, как недавно в шутку сказал ему Стефан:
– Ты, Митюша, такой же авантюрист, как я. Тебя волнует риск. Меня тоже. И поэтому ты мне нравишься, пацан. Запомни, что я тебе сказал, – я это не каждому скажу, далеко не каждому.
Потом они встретились еще раз, там же, и спиртное на этот раз уже не понадобилось, за исключением бутылки самого дешевого, для тети Люси Керенской. И возможно, поэтому все получилось лучше, чем в прошлый раз, и уже не было так больно. Лучше, в смысле ей, Митьке и так было нормально и даже отлично.
Третий их раз пришелся на первое сентября, первый учебный день в Мориса Тореза, и такое дело они не могли не отметить раз шесть за вечер. А когда собрались уходить, вечно нетрезвая тетя Люся протянула Митьке ключи от квартиры и наказала, с трудом ворочая языком:
– Ты, Митяй, давай сам теперь, когда надо, приходи. А то я усну, могу не услышать. Это дело, – она с намекательным прищуром кивнула отстраненно куда-то вбок, – на столе оставишь и делайте себе спокойненько свои дела. А уходить будешь, знаешь как закрыть, понял?
– А дядя Федя как же? – на всякий случай спросил Митя. – Если придет.
– Не придет Федька, – махнула рукой Людмила, – больно гордый он, чтоб мать проведать. Год уж как в собственном дому не появлялся. Все статуи свои собирает, а на мать наплевать. – Слово «статуи» произнесла, как и было ей положено, с ударением на «у». – И ничего у самого-то: ни деток, ни жены никакой, а только квасит больше моего, да глину месит бесконечную свою. Тьфу!
Это обнадеживало дополнительно. Во-первых, образовалась, считай, дармовая хата, а во-вторых, Варька тоже, можно сказать, теперь была под рукой постоянно, вернее, под этим самым, под болтом, только номер набрать и спуститься двумя пролетами ниже, чтобы ножки для Митеньки раздвинуть на втором этаже у Керенских.
«Знал бы премьер-министр Временного правительства, как его наследники распоряжаются жилплощадью, перевернулся б в гробу, наверно, – подумал Митька, в очередной раз натягивая после Варьки штаны.
Это уже к Новому году дело шло. У Варьки сессия была экзаменационная, и сам он, Академик, тоже был в делах весь – быковал нормально, под серьезным бригадиром стоял. Из-под армии вывернулся на этот раз, осенью: замотал, не явился в военкомат. Так они позвонили раз, другой, третий и бросили. Теперь до весны, скорей всего, до другого призыва.
Роза Марковна ничего не могла понять из того, что происходит с мальчиком. Почему тот почти не бывает дома, где пропадает целыми днями, отчего у него такой самоуверенный вид, словно без экзаменов поступил на филфак МГУ, и почему не нуждается в деньгах на карманные расходы. Несколько раз пробовала поговорить, но натыкалась лишь на поцелуй в лоб от правнука и легкомысленную фразу типа, да ладно, бабуль, все ништяк, ты лучше скажи, чего надо, я тебе сделаю.
Пару раз затевала разговор с Виленом, и каждый раз отец серьезно кивал головой, соглашался и через пару дней уезжал на съемки, в очередную экспедицию на месяц, а когда и на два. Одно перестало вроде бы беспокоить – с деньгами в доме все обстояло теперь куда как лучше прежнего. Вилен за свои кооперативные фильмы получал какие-то ненормальные тысячи, за то же самое, что делал и много лет до этого, за привычный труд, и это было удивительно, потому что никто в семье Мирских ранее не догадывался, что подобные деньги существуют и что их, оказывается, можно заработать, не поступаясь совестью и никого не обманывая. Митька же, чтобы закрыть тему места в жизни, сообщил отцу, что устроился нормально, на Можайке, администратором в спортивно-оздоровительном комплексе, на коммерческой основе, и платят хорошо, даже отлично, и что семья может на него рассчитывать, если что. Что до матери, то звонил ей редко, да Юля Стукалина давно за взрослого сына и не беспокоилась – у самой, кроме старшего, двое детей от двоих мужей, это если первого не считать, от Вилена Мирского.
Думая о том, что происходит у них с Митей, Варя Бероева удивлялась тому, как быстро и безболезненно для самой себя сумела отказаться от привычного ей образа «девочки на цыпочках», «крали» из семьи пианистической знаменитости, обремененной к тому же фамильным довеском по линии цековского дедушки Званцева. Митька свалился из ниоткуда, просто выкатился из того же самого первого подъезда; через три дня на четвертый уверенным движением стянул с нее трусы, предварительно влив приторное хмельное пойло, быстрым наскоком лишил девственности и после всего этого, вместо того чтобы принести цветы и сказать слова, которые никому не говорил, он звонит, когда отрывается от каких-то там своих дел, причем из квартиры напротив, от вечно пьяной тетки, и при этом ни на секунду не сомневается, что Варя тут же бросит дела, чтобы спуститься к Керенским, снять трусы на втором квартирном этаже и очередной раз впустить Митю в себя.
Потом уже, после того как прошли новогодние праздники и когда Митя не позвонил даже, чтобы
