после случки с ненароком подвернувшейся проституткой.
Важный вежливо улыбнулся и сообщил, что заезжает в ближайшую субботу. В пятницу будут вывозить имущество покойного владельца для передачи в управление уполномоченного районного органа, так что четверг, уважаемая, – последний день проживания. Поклонился и ушел. А Гелька решила, что раз так, то пусть приезжают, но только тогда она самолично произведет последнюю уборку в отцовском жилье, сметет последнюю их с папой пыль и смоет след отцовский до того, как чужак зайдет для собственной жизни. И засучила рукава…
Начала сверху, прикинув, что поднятая грязь скорей всего уйдет вниз, на первый этаж, и потому так будет верней и чище. А уж если сверху, то – с самой большой и непролазной грязи, с хламовой мастерской.
Для начала поснимала сами картины, картинки, перекошенные рамы отдельно от картин, усохшие подрамники без холстин и прочее большое и малое. Перетирать решила с большого, согласно избранному принципу избавления от грязи. Две протерла, на третьей споткнулась. Больно знакомым показался вид. Вгляделась… постояла, постояла да ахнула. Самая длинная из картин была той самой музыкантшей, гитарницей, что держала покалеченной рукой струнный инструмент на стене у Розы Марковны, – той, что злые люди унесли. А рядом, через две соседние укладки, – другая, та, где птица в человечий рост с мужиком беседовала. Вот так так! Откуда, люди добрые?
Пулей понеслась в квартиру напротив, к себе, к Мирским. Влетела, заорала:
– Роза Марковна! Роза Марковна!
– Что случилось, милая? – появилась та на Гелькин крик.
– А то! – Гелька тыкнула пальцем во входную дверь. – То, что на полатях там, у отца, картинки ваши лежат унесенные, что здесь раньше висели, – она перевела указательный палец на пустоты на стенах прихожей.
Мирская улыбнулась:
– Девочка моя, ты что-то путаешь, те работы украдены и никак у Феденьки быть теперь не могут. Просто ты наверняка немного ошиблась.
– Да какой там ошиблась, Роза Марковна, – она снова настырно ткнула пальцем в сторону лестницы. – Лежат, как новенькие, как на стене у вас висели. Я же вижу и мужик с птицей, и женщина-музыкантша.
– Ну хорошо, Гелечка, – согласилась Мирская. – Пойдем, покажешь, что ты там обнаружила.
Когда увидела, опустилась там же, на пол, и долго сидела недвижимо. Слез не было, мыслей – тоже. Было лишь ощущение тупого теплого счастья, догнавшего и вдавившего в пол Федькиной квартирной мастерской. Гелька заохала, забегала, но врачам звонить не пошла – сообразила, что потрясение-то носит не смертный, наверно, а праздничный характер, поэтому таким удар и вышел. На всякий случай водички с кухни притащила, в граненом штофе, из каких отец принимать любил. Пока шла, подумала, что именно эти самые штофики в новое владение не оставит: к Мирским заберет, в применение. А саму водичку Роза Марковна тоже не попила, отвела руку со штофиком, не стала.
Весть о неожиданной находке вмиг разлетелась по Дому. Народ усиленно гадал, есть в этом Федькина вина или же ее в этом нет. В смысле – была или не было. О том, откуда взяться такой вине, многие теперь по прошествии времени не задумывались, равно как и запамятовали тот факт, что к моменту кражи Федор Керенский уже три дня как был покойник. Роза Марковна, оправившись от счастья, тоже попыталась раз- другой протянуть мыслимую ниточку причинно-следственной связи, но всякий раз ниточка та лопалась в самом начале протяжки, и Мирская лишь головой качала, продолжая не верить ни в чудеса, ни в особое семейное везение, ни в самого Верхнего Благодетеля любой национальности.
Милиция явилась, подивилась, поохала не хуже Гелькиного, составила акт и опечатала до поры до времени предназначенную под заселение квартиру, забыв известить об этом предстоящего заселенца. Первыми – в пятницу – развернули оглобли грузчики от управы с судебным исполнителем во главе, что явились за имуществом. Вторым, в субботу, – новый сосед, прибывший с двумя грузовиками мебели и бригадой такелажников.
«Так тебе и надо», – тайно порадовалась Гелька, памятуя о старой встрече на милицейском столе. Порадовалась, но так в себе и растворила радость-то – с кем поделишься прошлым? С Розой Марковной, что ли?
К тому славному пятничному дню обе картины, закрепленные гвоздем, – и мужик с птицей, и рослая гитаристка, – уже висели на прежних местах, перекрывая собою темные следы на стене. Роза Марковна переместила из гостиной в прихожую мягкий стул и часами сидела на нем, не отводя глаз от возвращенных в дом семейных реликвий. Иногда она плакала, вспоминая Митюшу. Иногда – утирала влажный нос, думая о Борисе. А порой улыбалась, перебирая в памяти те самые их с Семой счастливые времена.
К маю прибыл десант из Житомира: отроки Ринат с Петрушкой, общего неотличимого разлива, и Сарочка. С вокзала их привезла Гелька. Сара, опасаясь волнения от предстоящей встречи, выдвинула пацанов вперед, поставив защитной стенкой перед самой дверью. Сама же разместилась во втором ряду, сзади, – так, чтобы, грохнувшись, никого собой не придавить. Но не грохнулась: ножки едва начали подкашиваться, как крепкие старушечьи руки подхватили ее под бока и тряхнули в счастливом порыве.
А потом был чай: самый сладкий – с дороги. И снова: твердый крахмальный край, затейливые оторочки на белейшей скатерти, кусковой сахарок с щипчиками, ложечки чистого семейного серебра, лишний раз отодранные по такому случаю безотказной Гелькой, вазочки с черненой вязью, тончайший лимон с крохотной вилочкой, сияющий голубым и оранжевым конфетный хрусталь, слабо-зеленый ликер шартрез из старых, брежневских еще запасов, ну и, как водится, обязательный набор естественных человеческих удовольствий – от лакэха до имановых ушей.
А еще через неделю, к началу июня, спустя театр Большой, Малый, Юного зрителя, Зоопарк, Третьяковку, Лужники, Ваганьково и Мавзолей Владимира Ильича, бригада в полном составе снялась с Трехпрудного и переехала в Фирсановку для летней жизни на вольном дачном воздухе.
Так длилось вплоть до самого сентября, когда пацанам нужно было отбывать на учебу. Они и отбыли вместе с Сарой…
Так было и на другой год…
И на третий…
Так шло в семье Мирских, Хабибуллиных и Чепик до весны 2003 – до той самой поры, пока мальчики окончательно не перебрались из подросткового возраста в юношеский и не закончили ученье на родине, в иноземном городе Житомире. Тогда-то Роза Марковна и предложила на семейном совете, все в том же составе:
– Вот что, дорогие мои. Мальчикам необходимо учиться в Москве. Жить тоже будут здесь. Места всем достаточно: хватит нам туда-сюда таскаться. Сарочка, разумеется, тоже перебирается в Трехпрудный – студентам без матери неспокойно, высшее образование – это вам не средняя школа. А я пока насчет гражданства российского вызнаю, как его сегодня получают и что требуют взамен.
Через два дня после семейного совета подоспело и главное событие года – еврейская Пасха. И они сели за стол. Все они – кто был и кого позвали. Так и сидела счастливая Роза Марковна в торжественном окружении новой и старой родни: чернявые юноши Ринат и Петро Хабибуллины, мать их Ангелина, по папе Керенская, бабушка Сара Чепик. Далее, по правую сторону от Мирской разместились внук Вилен Борисович Мирский с матерью своей, престарелой Татьяной Петровной Кульковой, и Глеб Иваныч Чапайкин – приглашенный гость и добрый сосед. А на столе, кроме привычной рыбы фиш с морковными звездочками, фаршированных куриных шеек, красного хрена и малюсеньких пирожков равноправное место заняли белое с розовой жилкой житомирское сало с чесночком, тонко напластанное и сильно охлажденное, и крепкий украинский борщ Сарочкиного разлива: жирный, наваристый, на мозговой берцовке, которым на этот год все они, не сговариваясь, решили подменить жидковатый бульон с клецками из мацы.
А к середине праздника, когда первый легкий хмель уже настоялся, а другой еще не подобрался и Вилен разлил всем кагор, Роза Марковна пустила по кругу блюдечко с серебристой каймой. И каждый, кто б он ни был, слил туда, в блюдечко это, вредные свои капельки, свои малые и побольше грехи и попутно задумал кто чего наперед.
Чернявые близнецы, не сговариваясь, загадали на предстоящую учебу: Ринатик – в архитектурном, Петро – в медицинском.
Гелька – чтобы затеянное благодетельницей гражданство не споткнулось об какого-нибудь
