Законный.
Триш, узнав про будущие роды, искренне обрадовалась. Сказала:
— Ничего, Киронька, мы поможем. Привозить его к нам станешь, мы его с тобой здесь яблочным соком будем поить и Марусиным молоком. Парным. И с глиной работать выучим со временем, как Норку выучили, — и весело кивнула мужу. — Да, Юлик? Будем участвовать в жизни маленького Богомазика?
Юлик неопределённо кивнул и одновременно хмыкнул:
— Мне работать надо, а вы тут со своей глиной. Пусть родит сначала… а то делим шкуру неубитого медведя. В России так не принято, ясно? — и, криво улыбнувшись, ушёл к себе, в мастерскую. Думать над тем, о чём сказала бескорыстная в своей чистоте и наивности Триш. А Кирка подумала и согласилась, с благодарностью — прикинув, что после рождения маленького ещё неизвестно как отразится этот факт на их дальнейших отношениях с Юликом. И вообще, будут ли они в принципе, отношения эти? Но защитный инстинкт подсказывал — нужно держаться ближе к отцу своего ребёнка, так или иначе. Так и сделала. И все последующие годы, вплоть до зимы восемьдесят третьего, навещала дом Шварцев в Жиже. Вместе с сыном, которого назвала Петькой. Просто так, чтобы не Юликом. Отчество, правда, вписала в свидетельство о рождении как несуществующее наследство от бывшего мужа — Михайлович. Пётр Михайлович Богомаз. А претензий не обозначила, никак и никаких: алиментов не просила, контактов не поддерживала, проинформировать о том, что на выходе из брака обзавелась ребёночком, тоже не сочла нужным. Есть же отец, настоящий, чего же ещё? Так и жила — воспитывая сына, принимая помощь от Шварцев, любуясь, как её маленький Петька тренькает по клавишам Тришкиного «Бехштейна», тайно продолжая встречаться по средам с отцом собственного ребёнка и оставляя Петьку в ночь на каждый четверг маме, Раисе Валерьевне.
Голос, записанный на автоответчике, что стоял на Серпуховке у Шварца, принадлежал помощнику Владимира Леонидовича, молодому сотруднику в штатском. Текст был примерно таким — мол, есть настоятельная необходимость встретиться, для чего вам следует позвонить по такому-то телефону и представиться.
В ближайшую январскую среду, обнаружив запись незнакомого голоса, удивлённый Юлик так и поступил.
— С вами желает переговорить заместитель начальника московского УКГБ, — сказали ему на другом конце провода. — Вам следует прибыть завтра, к одиннадцати утра, по адресу…
К большому удивлению Шварца, адрес оказался тем же самым, где он когда-то, около тридцати лет назад, постоял перед так и не открытой дверью.
«Надо же, ничего не меняется… — подумал Юлик, мысленно прикинув, с чем бы могло быть связано это приглашение. — Может, с той историй? С Холстомером их идиотским?»
И в какой-то степени оказался прав. Да и сам разговор также напоминал беседу, имевшую место с Гвидоном Иконниковым. Заход был не нов и выработан годами.
— Ведь вы же не хотите больше никогда не увидеть свою жену, верно? — озадачил Шварца сидевший напротив него в кресле высокий гэбэшный чиновник по имени Владимир Леонидович. — И свою дочь заодно с женой.
— А в чём дело? — не понял Юлик. — Чем они, собственно говоря, провинились?
— Пока ни в чём, но всё возможно, — с интригующей интонацией в голосе ответил генерал, начиная неспешно подпускать в беседу комитетского саспенса. — Объясняю. Хорошо известная вам Наталья Иконникова-Хоффман, дочь вашего коллеги, тоже хорошо вам известного, в своих антисоветских измышлениях достигла крайне неприемлемой точки. Она, как вам тоже, думаю, известно, активно руководит на Западе неким издательством «Харпер-Пресс». Так вот, это самое издательство разными способами бесперебойно снабжает советских граждан горами запрещённой литературы, носящей антигосударственный характер. Не буду скрывать от вас, как от гражданина, художника, секретаря Союза художников России по живописи, как от фронтовика, в конце концов… что мы это дело собираемся пресечь. С вашей, Юлий Ефимович, помощью.
— С моей? — Юлик изумлённо посмотрел на генерал-майора. — Это каким же образом?
— Для начала отправим вас в Лондон, к жене и дочке. Потолкуете. С Патрицией Харпер, вашей женой. С Натальей с самой. Или ваша жена пускай общается, сами решайте. Главное, донести до её неразумного сознания, что обратной дороги вашей жене и девочке больше сюда не будет, если она не прекратит эту свою деятельность. Виз самих, как вы понимаете, не будет на въезд. А действующие отменят. Скажите, пусть, к примеру, на детективы переходит. Или кроссворды всякие. Или, скажем, на астрологические прогнозы. Тоже весьма дело прибыльное. Мне, честно говоря, наплевать. Мне надо, чтобы она заткнула свой бесплатный грязный фонтан.
У Юлика вытянулось лицо. Он покачал головой и задал вполне ожидаемый генералом вопрос:
— А почему вы ко мне с этим, Владимир Леонидович? У неё отец есть. Я ведь не родственник.
— Ну, отец — вопрос отдельный, сейчас речь не о нём. О вас. За других вам думать пока не обязательно, о себе лучше подумайте.
Шварц не стал развивать дальше тему Гвидона, сообразив, что там у генерала уже, видать, полное фиаско. И спросил:
— Ну, хорошо, а если она не захочет, допустим, захлопнуть этот самый фонтан. Тогда что?
— Тогда всё! Швах! Вы живёте сами по себе, они — сами по себе. Вы тут, они — там.
Юлика передёрнуло, он почувствовал внезапно, как скользкий неуютный холод пробрал его с головы до пят. И поёжился, пытаясь не показывать виду, что его трясёт. Но спросил:
— А вы не думаете, что я могу там остаться? Насовсем. Послать меня пославших куда подальше и не вернуться.
— Не думаю, — не задумываясь ни на секунду, отреагировал генерал. И пояснил: — Во-первых, не тот вы человек, Юлий Ефимович, чтобы жить на чужбине. Вы там затоскуете, как персонаж творческий, и быстро приведёте себя в состояние полной человеческой непригодности. Изгрызётесь изнутри, сами себя же съедите. Примеров тому — тьма. Да и сына, полагаю, тоже не оставите. Вы же его наверняка любите, я понимаю. Сам отец.
— У меня дочь, — поправил его Шварц, — Нора. И она как раз сейчас там, в Лондоне, со своей матерью и тёткой.
— Да нет, с ними как раз всё ясно. Я про сына вашего, про Петра, малолетний который. Внука диссидентки этой занудной, Богомаз Раисы, писательницы-бумагомарательницы. А мать его — Кира, Раисина дочерь. Ваша вторая женщина.
Всё же нехорошее предчувствие Юлика обмануло. Всё было не просто плохо, а очень плохо. Отвратительно плохо.
— Это не мой сын. Петя — от её бывшего мужа. И они давно в разводе.
— Это ваш сын, Юлий Ефимович, — жёстко сказал Владимир Леонидович и прямой наводкой упёр взгляд в Юликовы глаза, — она в этом призналась, сразу, как только мы с ней поговорили. Про маму её вспомнили. Кое-что напомнили. Ну и так далее, без остановок, — он благодушно развёл руками. — От вас она это, конечно, по вполне понятным причинам скрывала, скажем так. Но теперь не до сантиментов, сейчас на повестке дня совсем другие вопросы стоят, государственной важности. Так что приходится всем нам соответствовать, уважаемый художник Союза, член-корреспондент Академии художеств. Такие вот художества получаются.
Юлик молчал, медленно укладывая в голову то, о чём ему только что сказал этот человек из ГБ. Там, в голове, где-то сбоку, ныло, мешая думать. Ныло и звенело, через раз: спазм — звонок, спазм — звонок. Он прижал пальцы к вискам, пытаясь унять неприятное ощущение и сосредоточиться. Генерал понимающе следил за его манипуляциями. Судя по всему, спазмы сосудов головного мозга не были редкостью в ходе общения с его клиентурой. Надо было добивать, пока клиент не собрался с мыслями и не набрался решимости запротестовать. Такой временный перелом в настроении допрашиваемых тоже случался, не часто, но бывало. Словно приходило второе дыхание и заставляло их временно дурить невыгодным образом по отношению к власти. И это Владимир Леонидович тоже прекрасно знал. А потому решил добивать прямо сейчас, не давая ненужной передышки:
— И ещё одно, — вполне миролюбиво добавил он и вынул из ящика письменного стола сложенный
