квадратному люку, монтажному, что вел вниз, в саму базу. Люк был просто прикрыт, а не затянут на болт, как всегда. Аверьян резко откинул крышку и заглянул вниз, в темноту.
— Дай переноску! — крикнул он бугру. Тот протянул лампу в кожухе и воткнул с другого конца в двенадцативольтовую сеть. Стало светло, и тут же раздался радостный лай. Их, Апрелевский. Собака сидела в базе и с надеждой смотрела на освободителей.
— Еж ты мое-е! — схватился за голову Аверьян. — Апрелька! Как же ты туда, миленький?
— Это он его туда заныкал, Чен. От нас, чтоб, — с тихой яростью в голосе сказал бугор, — игрушки играет, — он говорил о помощнике в настоящем времени, — апрель свой празднует. По первым числам. Понял я…
Аверьян обалдело уставился на бугра, до него тоже начало доходить…
— А сосиску эту в буфете взял, — добавил бугор, — упаковщик херов, с мясокомбината… — он со злостью кивнул вниз, в базу. — Из-за него все, из-за кабысдоха этого, Апреля недоебаного, — он посмотрел вниз еще раз и жестко сказал Аверьяну: — Ну-ка, давай его сюда, морду блядскую.
Аверьян спустился вниз по приварной металлической лесенке, взял Апрельку на руки, и протянул его наверх, к полу, со своей, нижней стороны. Бугор перехватил собаку. Апрель с бешеной радостью вылизывал лицо и руки хозяина, подвывая при этом от счастья.
— Радуешься, сука? — спросил его бугор. — Ну, щас ты у меня зарадуесся.
Двумя руками он перехватил псину за задние ноги и опустил его головой вниз. Апрель жалобно вякнул и сделал попытку вырваться. Игра эта была ему непонятна.
— По косой, говоришь, плохо получится? — спросил бугор неведомого собеседника. — Дерево, говоришь, надо?
Пес продолжал извиваться в его руках и поскуливать.
— Ты чего, бугор? — тревожно спросил его снизу Аверьян. — Чего надумал?
— А ничего, — ответил машинист и, резко развернув в пол-оборота корпус, с размаху ударил по круглому корпусу вентилятора, что обдувал левый поворотник. Ударил Апрелем, его головой.
— Ничего, говорю, особенного, — он размахнулся снова и в точности повторил движенье.
Боли Апрель не почувствовал никакой — не успел даже удивиться. Собачий череп раскололся с первого удара, забрызгав кожух вентилятора и немного пол вокруг него. Второй удар был лишний, из командирского принципа. Не выпуская безжизненного тела из руки, бугор подошел к двери на улицу, протянул туда Апреля и разжал кулак. Труп полетел вниз, в заполярную апрельскую полутемь, и мягко шмякнулся о мерзлый грунт.
— В отвал, — подвел итог бугор и захлопнул дверь.
…Все время убивания Аверьян простоял на приварной лесенке, высунув голову наружу, выше уровня пола, и онемев.
— В отвал его после, — повторил бугор свой вердикт и, посмотрев на Аверьянову голову, кивнул в сторону улицы: — Туда же…
Аверьян услышал и словно очнулся.
— Тебя… — сказал он тихо и сжал зубы.
— Чего? — переспросил бугор, хорошо не расслышав помощника. — Кого?
— Тебя, падлу. — Аверьян выбрался из подпола и отчетливо повторил: — Тебя в отвал надо… Падлу паскудную, морду хохляцкую. — Страх в его глазах пропал окончательно, и что-то новое, бесстрашное и бесшабашное родилось у него внутри. — Одного убил, а теперь другого, значит, тоже порешил? — он сделал по направлению к бугру два шага. — Он же любил тебя больше нас всех, Апрель-то. Его-то за что, мразь?
Бугор вытаращил глаза на помощника, свою вторую руку, и пораженно спросил:
— Ты что, совсем ебанулся, парень? При чем здесь хохляцкая, а?
— При том, — сквозь зубы тихо ответил Аверьян, — при том, что и на Алихановке вы все решали — кому работу давать, а кому — скатертью-дорожка, и получилось, что скатерть-дорожка нам вышла, русским, а вас, хохлов тупых, буграми садили всегда, и на шагающие, и на экэгушки. И здесь тебя, гниду, тоже бугром посадили, на Ченову погибель и на Апрелеву тоже. — Он нагнулся и поднял с пола ключ на тридцать два, что при падении выпал из Ченова ватника. — Скажешь, что убил, понял? — он пошел на бугра с занесенным ключом в руке. — Обоев убил… — Аверьян уже приблизился к бригадиру вплотную и теперь ждал его ответа.
— Ладно, раз так, — согласился бугор, — скажу, если хочешь, — и протянул вперед руку, за ключом.
Теперь, получив его согласие, Аверьян не знал, что делать дальше. Но знал бугор, на то он и был бугром…
Он взял протянутый ключ и с размаху, ловко и по-хитрому пригнувшись, не давая помощнику опомниться, со всех сил ударил его ключом по правой ноге, чуть выше щиколотки. Аверьян завалился на пол, как мешок с картошкой. Боль пронзила ногу и была такой, как если бы кость надломилась от переехавшей ее телеги, груженой тоже картошкой, но доверху, под завязку. Бугор отложил ключ в сторону и удобно разместился верхом на помощнике, всей бригадирской тушей.
— Ну, сначала, за хохляцкую морду, — сказал он и, коротко размахнувшись, нанес первый удар справа. Кулаком в лицо. Получилось во все лицо, целиком, почти без остатка. Брызнула кровь.
— А это за сволоту твою, предательскую, — добавил бугор и повторил слева. То же и так же, с кровью, но уже большей.
Аверьян захрипел и попытался выдавить через кровавую пену какие-то слова.
— После, после скажешь, — успокоил его бугор и объявил: — А это, чтоб место свое знал всегда, как водится на разрезе, — он прицелился, высмотрел на лице у Аверьяна наименее пострадавший участок и опустил туда кулак сверху, заскорузлым торцом…
Аверьян очнулся оттого, что кто-то брызгал ему в лицо водой и аккуратно обтирал влажной тряпкой. Он с трудом открыл один глаз, второй — затек совершенно.
— Сам-то как? — по-отцовски спросил бугор и сплюнул семечковую шелуху. — Как сам-то, болит, поди?
Аверьян слабо кивнул и прислушался к себе — больно на самом деле было уже не очень. И самое странное — куда-то пропала кипевшая в нем ненависть. К бугру и вообще.
— Я чайку заварил, — сказал бугор, — крепкого. Щас попьем, а потом Апрельку в отвал снесешь, к ковшу. Добро?
Аверьян разлепил разбитые губы и выпустил воздушный пузырь. Пузырь постоял немного и лопнул. И тогда он снова слабо кивнул в ответ и выдавил:
— Добро…
Господин из Сан-Франциско
До поверхности воды оставалось еще метров десять, но страха не было. Более того, дышалось легко и спокойно, прямо так, через воду, по-рыбьи, и никуда не давило — ни в голову, ни в живот. Снизу смотреть на это было потрясающе красиво — залитая солнцем ярко-голубая поверхность воды окружала длинный, узкий корпус деревянной лодки, замершей в едва заметном покачивании там, наверху… Он наслаждался своим послушным телом, не спеша выталкивая его наверх легкими плавными движениями ног. В руках, по сути, особой нужды не было, он просто забыл о них. И, обретя такую полную свободу в соленой океанской невесомости, они едва колыхались, следуя за телом в том же направлении — наверх…
Как только голова его показалась на поверхности, четыре черные женские руки опустились в воду, нежно подхватили его под мышки и втянули в лодку. Туземок этих он видел впервые, но совершенно этому не удивился, как будто все шло по неизвестно кем разработанному, но заранее согласованному с ним плану.
Обе чернушки были хороши… Лица, разукрашенные несмываемыми полосками краски, местного,
