рукой и вытер ее о гальку.
«Все равно, кайф… — подумал он. — Мне сейчас все в кайф!..»
Дело было в августе. Пашка только что поступил в Московский институт стали и сплавов. Все прошло на удивление легко. Относясь ко всему исключительно серьезно, он, как умалишенный, всю весну и лето после выпускных экзаменов не поднимался от учебников, не пропустил ни одной консультации и даже стал победителем физико-математической олимпиады среди абитуриентов института. Ему нравилось быть первым. Пашка был из тех, кто должен был решить задачу не только быстрее и остроумнее других, но еще и двумя способами. И он был готов к экзаменам, как никто другой. Но судьба сыграла с ним злую шутку. Ничего этого ему не понадобилось, так как доказать свое преимущество перед другими все равно не удалось. Будучи в курсе его олимпиадного успеха, преподаватели просто автоматом поставили ему пятерки по основным дисциплинам, не утруждая себя выяснением его знаний в момент экзамена. Ему даже было немного жаль. Потому что просто пятерка и пятерка, проставленная восхищенным тобой преподавателем или даже профессором, вещи все-таки разные. Ну, а сочинение про Ленина он списал из приготовленной им шпаргалки, точно рассчитав, что Ленин должен быть «…всегда со мной…», как исполняла по радио советская музпропаганда. Он, конечно, мог и сам написать вполне… Но принципиально считал, что про «этого» надо не сочинять, а списывать. — «Муж Крупской, пять букв, быстро!..» — пугал он друзей, подкравшись сзади, и это была его любимая шутка.
В общем, жизнь шла своим чередом, а Пашка лежал своим чередом на пляже турбазы «Турист», принадлежавшей Ленинградскому филиалу маминого строительного министерства, и обдумывал планы на будущее. В свои семнадцать он впервые был отпущен один так далеко и надолго.
— Заслужил… — коротко и значительно произнес дед Роман в день зачисления его в студенты, — пусть едет…
Мама тяжело вздохнула, но не стала спорить…
Накатившая волна прервала на мгновенье романтическое настроение подростка. Грязная, бело-серая пена прибоя подкатила под самый зад и слегка подмочила край синих плавок в самом низу. Пашка машинальным движением смахнул ее на гальку, растерев по плавкам мутную соленую взвесь. Горячее солнце за считанные минуты высушило их, и он засобирался на обед. Пашка поднялся, перекинул полотенце через плечо и пошел в сторону турбазы…
У входа, на скамейке под грибком, сидел узкоглазый широкоскулый парень лет тридцати и с ним две моложавые тетки, года на три-четыре помоложе, все из отдыхающих. Одна из них, толстая и развязная, что-то тихо сказала, указав остальным на Пашку, и прыснула. Вторая тоже нехорошо засмеялась… А парень просто затормозил его, вытянув ногу, и сказал:
— Э, пацан! Чего это у тебя там? — он протянул к Пашкиным плавкам руку с татуировкой на пальцах. На среднем был вытатуирован перстень в виде квадратной печатки, на остальных, включая средний, — по букве. Вместе они складывались в «РИНАТ». Пашка остолбенело остановился:
— Что вы имеете в виду? — спросил он, не понимая, чего хочет парень.
— А то и имею, — ухмыльнулся парень. — Дрочить меньше надо, паря, вот чего…
Пашка опустил голову вниз и с ужасом обнаружил большое высохшее белесое пятно в самом низу своих плавок. У него потемнело в глазах от стыда, он не мог произнести ни слова в ответ.
— Чего закраснелся-то? — снова спросил парень. Толстая дернула его за майку:
— Ну хватит, Ринатик… Он же маленький еще. Иди, иди, мальчик, — обратилась она к Пашке, — шутит он…
Пашка не мог сдвинуться с места. Он не верил в происходящее… Он не мог себе представить, что люди могут вот так, запросто и безжалостно подло обращаться с другими, совершенно незнакомыми им людьми. И что им за это ничего не будет, и никто об этом не узнает и не накажет их, и все останется как было…
— А чего шутит, чего шутит… — не унимался Ринат. — Все дрочили, и он дрочит. Ему еще сподручней… Небось, обрезанный, а?.. Абрамчик?
У Пашки помутилось в глазах. Унижение было столь велико и бессовестно, что он перестал владеть собой. Страх и стыд улетучились в одно мгновенье. Не помня себя, он кинулся на мужика, схватил его за горло и запрыгнул на скамейку, ближе к ненавистному врагу. Скамейка качнулась и перевернулась вместе с ними… Девки завалились за скамейку и завизжали…
— Фашист! Фашист! — орал Пашка, пытаясь сжать пальцы на горле Рината. — Гадина! Ненавижу! Ненавижу!
Жилистый парень моментально вывернулся из неопытных рук подростка. Первый его удар, самый страшный, был сверху, локтем в подбородок. Можно сказать, что на этом поединок был практически завершен. Дальше он просто попинал ногами бесчувственное Пашкино тело, остывая с каждым очередным ударом.
— Дай ему еще, — попросила другая девка — та, которая не толстая… Ринат вопросительно посмотрел на подругу:
— А почему он сказал «фашист»? — задумчиво произнес он. — При чем тут фашист?
— Потому что жиды фашистов не любят, — бойко подхватила привлекательную тему подруга. — Для них — все фашисты, кто не их…
Ринат посмотрел на неподвижно лежащего Пашку:
— А вообще, он ничего… Крепкий… Ему в бокс надо, есть в нем цепкость и… жила… Там таких любят. Даже из этих берут, если что…
До ужина Пашка пролежал в своей палатке. Подбородок болел так, словно кость раскололась надвое. Глаз затянуло синяком, но он болел не очень по сравнению с нижней частью лица. Зубы были целы. «Значит, пойду на ужин, — с какой-то отчаянной злостью решил он. — Плевал я на них…» — сказал он сам себе.
За столом он был один. Народ только подтягивался, кто откуда, в основном одетый уже по-вечернему, чтобы сразу после ужина, не переодеваясь, отвалить в поисках вечерних отпускных удовольствий. Есть не хотелось. Пашка ковырнул вилкой тресковый хвост, переваренный в недогляде южного общепита и потому загнутый у самого конца, как китайская пагода, и посмотрел на линию горизонта. Волнение на море прекратилось, и природа, похоже, начала набирать свои привычные обороты, оттянув от прибрежной линии на глубину, подальше от берега, всю муть и грязь, принесенную морем за последние дни. Поверхность воды была неподвижна, лишь отдельные случайные искорки, вспыхивающие в отражении предзакатного солнца, нарушали ее идиллическую гладь. Внезапно линия горизонта исчезла, а на ее месте, заполняя собой все пространство, возникли две подпаленные загаром шарообразные женские груди, слегка прикрытые по самому низу почти прозрачным цветастым сарафаном. Пашка удивленно уставился сначала в одно, затем в другое полушарие и поднял голову. Это была та самая толстая девка из компании Рината. Она была слегка поддата и улыбалась, глядя на Пашку. Дальнейшего проявления агрессии, которого он ожидал после того, что случилось днем, он не обнаружил. Девка придвинула стул и подсела к нему.
— Ну что? Будем мириться, чемпион?
Пашка растерялся. Этого он никак не ожидал. Не раз за последние несколько часов он мысленно представлял себе встречу с этой компанией и внутренне уже был готов к продолжению конфликта. Девка еще раз широко улыбнулась и спросила:
— Звать-то тебя как, носатик? Меня Зиной…
Вся накопленная к этому моменту злость куда-то улетучилась.
— А почему чемпион? — спросил он.
— Ну а кто ж еще? Вон какой ты злой оказался. А за такими всегда верх будет. Не счас, так после…
В другом конце павильона заржали. Он обернулся. Там сидели Ринат со своей подругой, тоже сильно нетрезвые, и весело смотрели в их сторону. Ринат снял темные очки и подмигнул Пашке, как старому приятелю, указав подбадривающим кивком на Зинку: «Давай, мол, паря, не тушуйся…»
Он снова нацепил очки, и в какой-то момент Пашке показалось, что в их зеркальном отражении очень быстро вспыхнули и погасли два жгучих огненных фитилька.
«Дежа вю какое-то», — хмыкнул он про себя. Впрочем, настроение резко улучшилось, и он сказал, отвечая Зинке на ее вопрос:
