– Ну, это уже лучше, детка! – обрадовался Берт. – Значительно лучше, чем ревновать меня к несуществующим любовницам. Ведь ты же знаешь, что для меня не существует других женщин. Уж так получилось – ты приворожила меня, Мона… Машина – это совсем другая страсть… Знаешь, что я сделаю? Да разобью к чертовой матери эту треклятую железку! – Он прижал к себе жену, но она отстранилась, криво усмехнувшись.
– Я помню, как ты буквально заболел, повредив на тренировке какую-то подвеску и носовой обтекатель… К шлюхам ты куда менее внимателен. И, думаю, беспощаден, как и ко мне…
Берт тяжело вздохнул – тема его супружеской неверности и потребительского отношения к жене стала навязчивым бредом Моны. Она подозревала его в бесчисленных изменах и обвиняла в жестокости. Иногда, сдерживая тонкие руки Моны, стремящейся нанести ему удар, Берт и вправду чувствовал себя виноватым. Ведь он всегда знал, что, посвятив себя гонкам, не имеет права на семейное счастье. Эта женщина пожертвовала своей карьерой, блестящим обществом, славой, работой – ради того, чтобы стать подругой фанатика, слишком часто заигрывающего со смертью.
Но дом Мона купила и даже повеселела, занявшись обустройством семейного очага. Сквозь сосновый лес проглядывало синее озеро с песчаными берегами, поросшими ежевикой. В устилающем землю зеленом мхе, словно пасхальные яички, лежали яркоголовые круглые сыроежки, а в августе все вокруг благоухало медовым запахом вереска.
Они были очень счастливы здесь, вернув горячую страсть первых дней своей любовной истории. Но теперь ее вдохновлял иной смысл – тела Моны и Берта сливались, чтобы дать начало новой жизни.
Однажды, стоя в лучах вечернего солнца, пронизывающего копну шелковистых волос и прозрачное платье, Мона сказала:
– Скоро ты станешь отцом.
В порыве нежности Берт целовал ее пальцы и губы, посиневшие от ягод черники, и твердил:
– Спасибо, девочка. Теперь все, наконец, будет хорошо…
Действительно, он вышел в пятерку лидеров на трех последних чемпионатах, теперь никто не сомневался в победе Берта Уэлси на мировом первенстве. В их доме воцарился покой и уют. Мона под попечительством пожилой валлийки Карлы, исполнявшей обязанности домоправительницы, превратилась в очаровательную супругу с едва обозначившимся животиком.
Навестивший их Мартин застал молодую женщину в саду. Сидя в удобном шезлонге, она вязала что-то крошечное, в лукошке у ее ног прыгали клубки голубой шерсти.
– Сыночка ждем, мадам Уэлси? – Улыбнулся Мартин, уже знавший о том, что после лечения в клинике Мона окончательно «завязала» с наркотиками. Он протянул будущей матери большой пакет с ушастым Микки Маусом и поделился планами относительно будущего Моны.
Мартину удалось договориться со Спилбергом, планировавшим съемки грандиозной ленты.
– Он помнит тебя, детка. И полгода еще потерпит с выбором главной героини. – «Мне виделось в роли Тифани нечто вроде Моны – нервной девственницы с ледяным ужасом в крови», – сказал мэтр. Думаю, трехмесячный бэби не остановит тебя. И не нарушит имидж святой невинности.
– Вообще-то я жду девочку. И хочу выкормить ее сама. К черту Спилберга, к черту всю эту голливудскую свору. Здесь мое место… – Она обвела взглядом садик и сосновую рощу за ним. Между красноватыми стволами поблескивала слюдяная гладь озера. Но Мартину показалось, что в глазах будущей матери таится какой-то страх, словно за кустами жимолости спрятались страшные чудовища, дожидающиеся сумеречного часа. Он улыбнулся репликам Моны и не стал переубеждать ее… «Время покажет», – решил Мартин, покидая Лозанну.
Через месяц чудовище протянуло к Моне когтистую лапу: случилось то, чего она давно ждала. Боязнь потерять мужа стала навязчивой манией беременной. Раньше Мона относилась к опасностям профессии Берта спокойно – она верила, что провидение спасет их.
«Фортуна – баба хмельная и взбалмошная, да к тому же еще и слепая, а потому сама не ведает, что творит», – любил повторять Берт популярное у гонщиков высказывание Сервантеса. То же самое, словно извиняясь, сказал Моне коллега Берта, принимавший участие в «Гран-при Испании». И добавил:
– Держись, Мона, у нас это часто случается. Берт – парень крепкий, он не сдастся.
Прилетев в Барселону, Мона тут же помчалась в клинику, куда доставили пострадавших на трассе гонщиков. Медсестра проводила ее в отделение экстренной помощи и предложила подождать, протянув стакан с водой. Мону трясло, она не могла сделать глоток, стуча зубами о тонкое стекло. Страшные подробности катастрофы, в которой разбились, столкнувшись, шесть машин, постоянно муссировались по радио и в телепередачах. Когда на экране телевизора, подвешенного в салоне «Боинга», Мона увидела санитаров, вытаскивающих из металлических обломков окровавленные тела, она едва не потеряла сознание. Только взрыв и столб пламени, взвившийся над одним из разбившихся болидов, вывел ее из шока – Мона уже точно знала, что провидение, обещавшее им обоим так много, обмануло ее: еще не став матерью, она стала вдовой.
В приемной экстренной помощи она дрожала, как затравленный зверь, безуспешно стараясь собрать разбегающиеся мысли. Чувство смертельного ужаса заставляло ее бежать, спрятаться от того, что не в силах перенести потрясенное сознание.
Когда из двери операционной санитары выкатили закрытое простыней тело, Мона направилась по коридору прямо к зияющему в тупике черному окну. Прежде чем люди в холле сообразили, что произошло, молодая женщина с гривой развевающихся волос стояла на подоконнике в раме распахнутого окна. Еще секунда – и женщина исчезла, сделав шаг в пустоту…
Вышедшего из комы на вторые сутки Берта поджидал доктор с печальным смуглым лицом.
– «Фортуна – баба хмельная…» – испанец начал было цитировать Сервантеса, но Берт прервал.
– Знаю, знаю. На этот раз она вышибла меня из седла. Но я в порядке, док. У меня так и чешутся руки разобраться кое с кем из ребят. – Берт побледнел от негодования, вспомнив, как поджал его сзади финский гонщик, толкнув в колесо. Болид развернуло, одна за другой с жутким грохотом врезались в него машины, итальянец на «феррари» рухнул, перевернувшись в воздухе, а японского гонщика вынесло за оградительный барьер. Берт услышал взрыв и свирепый вой взметнувшегося пламени…
– У меня для вас печальная новость, сеньор Уэлси. – Доктор замялся. – Вы действительно чувствуете в себе достаточно сил, чтобы выслушать меня?
– Что еще там? – Поднялся на локтях Берт, потянув прибинтованные к запястьям проводки приборов.
– Ваша жена, сеньор… Она будет жить. Но вы потеряли ребенка. Очень сожалею, сеньор Уэлси, но у нас не было ни единого шанса спасти его…
Покидая с Моной клинику, Берт мельком взглянул на роковое окно и похолодел, представив себе, как тяжело рухнуло тело беременной женщины на бетонный навес у второго этажа. Мона осталась жива… Но радость не захлестывала Берта. Он никогда уже не будет отцом и вряд ли сумеет вернуть себе прежнюю Мону. Хотя, наверно, ее никогда и не было – той окрыленной жизненной радостью, задорной, страстной девушки, которую Берт повстречал в Монако. Врачи установили, что Мона Барроу, перенесшая в детстве тяжелое нервное заболевание, психически неуравновешенна. Негативные изменения, происшедшие под воздействием наркотиков, сделали недуг хроническим, а последствия нервного срыва, по всей вероятности, не замедлят проявиться.
– У вашей супруги возможны рецидивы. Я бы даже сказал, – они неизбежны. – Сказал психиатр. – Бережное отношение со стороны близких, хорошее взаимопонимание с мужем, ну, конечно, – постоянный медицинский контроль, могут со временем придать заболеванию вполне безопасную для жизни, вялотекущую форму.
«Бережное отношение», «взаимопонимание» – да, Берт не мог убедить себя в том, что когда-либо был способен дать это Моне. Тем более – теперь, когда он не находил в себе никаких иных чувств к этой женщине, кроме вины и жалости. Глядя в ее огромные голубые глаза с остановившимися черными зрачками, Берт видел в них свое отражение – хладнокровного убийцы, монстра, загубившего жизнь любимой.
Но, как ни странно, сосуществование Берта и Моны принесло, наконец, желанную стабильность. Они уже знали, что могут ждать от себя и друг от друга, ничему не удивлялись и ничего не боялись. Приступы депрессии, регулярно сражавшие Мону, сменялись периодами агрессии, сочетавшимися с гиперсексуальностью. Она становилась настоящей чертовкой – опасной, жадной, ненавидящей Берта и
