обеденных остатков — чтобы не выбрасывать. На какой-то «чёрный день». И этот день наступил. Вернее, вечер.
Мешок шустрые члены неизвестно откуда взявшейся комиссии «по изъятию» достали, взвесили на безмене, имевшемся у одной из участниц, вписали в тетрадочку — только мы те сухари и видели — унесли вместе с мешком.
Как-то незаметно, спрятавшись за остальных, видимо, первым выскользнул из комнаты тот глазастый мужичок.
Мама вроде бы и не очень расстроилась.
— А что нельзя на «голландке» сухари сушить, они излишки, да? — допытывался Славик.
И меня этот вопрос занимал. И почему их назвали «излишками», эти обкусанные недоеденные чёрствые кусочки хлеба?
Мама ответила сдержанно:
— Значит, нельзя. Всё-таки комиссия. Начальство. Им лучше знать.
— Лучше бы мы их схрумали, — объявил несознательный Славик. — А куда их денут? Эти тётеньки доедят всё до крошки?
— Голодающим отдадут, — ответила мама.
— А мы неголодающие? — спросил я.
— Нет, — сказала мама. — Мы сытые, пайки по карточкам получаем. Идите спать, чем приставать с ненужными расспросами.
Мы умолкли, чтобы не злить маму, но я так и не понял об «излишках».
— …Были в Ленинграде мародёры и кулаки, — продолжал Вовка. — Натаскали к себе в норы разного добра: сахару, масла, круп, консервов — из разбомбленных складов да магазинов. А мы научились выслеживать этих мародёров. Выследим — и ультиматум: поделись, или заявим куда следует…
— И делились? — спросил я очень заинтересованно.
— А куда им деться? Как миленькие.
— И что же они тебе дали? — спросил Юрка.
— Мне? Ничего. Ребята рассказывали. Им можно верить. В общем, так: пишем Гудиловне ультиматум. По десять — согласны?
— Ух ты! Неужто по десять кусков? — удивился Юрка.
— А чего мелочиться? У неё их куры не клюют, этих денег.
— Мне такие деньги не нужны, — заявил я. — Ни копейки.
— Как это? — не поверил Вовка.
— А так. Сам говоришь — нечестные те деньги…
— Ну и что? Это ж, считай, трофей.
— Мне такой трофей в глотку не полезет, — упорствовал я, понимая, почему противлюсь.
Вспомнил: мама запретила ко всему нечестно добытому прикасаться.
— Слушай сюда, Юр. Представь себе: наши у врагов отбили мешок денег. Что они с ними сделают? Пустят в оборот. Верно?
— Факт, — подтвердил Бобынёк, которому, видать, очень не терпелось заиметь кучу дармовых денег.
— И мы пустим, — сказал Вовка. — Не хуже других распорядимся. И другим нуждающимся поможем. По-честному поделимся.
— Ну, если и другим, — неохотно сдался я, разоружённый логикой Вовкиных рассуждений. — Тому, кто голодает…
И вспомнил того давившегося пончиком на городском рынке. И глаза его остекленелые.
Начштаба сразу приступил к изготовлению письма-ультиматума, причём рисовал буквы печатными, а часть оттискивал литерами, привезёнными из Ленинграда, — для конспирации и солидности.
— Слупим с неё тридцать тыщ, — объявил Вовка. — А если ты от своей доли откажешься, мы её бедным раздадим — под двери будем подсовывать, в форточки из рогатки пулять.
В назначенный Вовкой день и час наблюдение велось всеми нами со штабного чердака.
Гудиловна вышла из своей квартиры, огляделась и, не увидев никого или сделав вид, что не заметила наших мордашек, приблизилась к условленному месту, где под забором Вовка выкопал ямку, а в неё опустил старую эмалированную кастрюлю, прикрытую дырявой крышкой.
Мы видели, как Гудиловна нагнулась, что-то сунула под крышку и, ещё раз осмотревшись и заглянув за забор, удалилась к себе.
— Мирке, той девчонке, что «фрукта» в крагах поймала, дали премию, — сказал Вовка. — Считайте, это тоже премия нам — за находчивость и бдительность. И ум! В жизни всё надо делать с умом.
Я молча кивнул, хотя вся эта операция мне почему-то не нравилась.
— Главное, ребя, не в деньгах, — продолжал Вовка, почувствовав, видимо, неловкость, робость остальных или сомнительную честность нашего поступка. — Если Гудиловна нам их отдаст, значит, уж точно шпионка. У кого, скажите, как ни у врага, могут быть такие бешеные деньги? Вот для чего они нам нужны — для подтверждения. Ну и на расходы тоже. Вон у нас с мамкой ничего из вещей нет. Как погорельцы. Или нищие. Всё в Ленинграде осталось. А на денежки Гудиловны и прибарахлиться[104] можно ништяк.[105] Видали? Положила! Я же говорил: куда она денется? — торжествовал Вовка.
Теперь задача состояла в том, как положенные в тайник деньги взять и остаться незамеченным.
— Всё продумано, — заверил Вовка.
Место тайника под забором он выбрал с учётом, что оно не попадёт под обзор из угрюмого, зарешёченного окна Гудиловны.
— Поплыл за денежками, — весело произнёс Вовка и стал спускаться по штабной лестнице.
— Смотри в оба, — напутствовал его Юрка. — Мешочек не забыл?
Вовка похлопал себя по поясу.
Мы сверху наблюдали, как начштаба подполз к заборчику и тут же опрометью бросился назад, к кустам акации. Готово! Ох и голова у Вовки — арбуз, а не голова! Идей в ней больше, чем семечек в этой ягоде.
— Ну как? — нетерпеливо тормошил Вовку Бобынёк, когда тот влез на чердак после обследования сейфа-кастрюли.
— Я ей ещё покажу где раки зимуют! — зло прошипел Вовка, обнюхав свою ладонь, уже вытертую лопухами.
На крылечко мячиком выкатилась Гудиловна. Она подбежала к тайнику, присела на корточки, выпрямилась и захохотала басом. Смех её казался сумасшедшим, необъяснимым. А Вовка упорно не хотел отвечать на наши домогания, что же там было, в кастрюле. Но мы и сами догадались — по отвратительному запаху, исходившему от Вовкиной ладони, которую он усиленно оттирал потолочным шлаком.
— Га-га-га! — зашлась Гудиловна. — Кому ещё нужно? У меня их много, этих карбованцив! Полный сортир! А-ха-ха!
Так сорвался Вовкин гениальный план быстрого нашего обогащения и всеобщей помощи нуждающимся и голодным.
Под вечер зазвонил штабной «телефон» — вызывал начальник штаба.
И я, и Юрка прибыли немедленно, вскарабкались по крутой лестнице трёхэтажки на чердак. Я, старожил, и то до недавнего времени не знал, что до войны в этом здании размещался и действовал районный народный суд, а Вовка разнюхал. От него и все узнали.
Вот почему в единственном, размером с носовой платок, оконце их помещения была вставлена металлическая решётка с прутьями в палец толщиной. Чтобы судимый, самый что ни на есть коротышка, не смог, даже перепилив решетку, сбежать из сортира. Спустившись, например, как в приключенческом романе, по шёлковой лестнице, умещающейся в горсти. Но то, о чём нам рассказал Вовка, могло показаться фантастикой.
Эту операцию он тщательно продумал вчера вечером во время бессонницы. Раздобытая им некогда во дворе трамвайного управления на улице Труда испорченная электрокатушка от какого-то прибора пришлась как нельзя кстати. Встав пораньше, когда мать уже уковыляла с ведром и тряпкой приводить в
