его от завистников. В лавке, когда туда зашел Фирсанов, никого из посетителей не было ввиду неурочного времени. Андрей Григорьевич и не стал бы вести столь щекотливого дела в чьем-то присутствии – слишком почтенный человек. К чему такому огласка и лишние глаза?
Но несмотря на все доводы, Самойлов вышел из лавки в полной уверенности, что злодей, наконец, найден. А откуда еще взяться смертоносному яду в пузырьке, если после лавки она ни у кого в руках не находилась? Глаша же ясно показала, что Фирсанов выпил снадобье втайне от нее, она и склянку-то увидела только, когда Иван ей показал. С намерением просить арестовать аптекаря и поспешил наш герой в дом Ушакова.
Глава IV,
о роковых страстях и страшных карах
Самойлов застал Андрея Ивановича за обедом. Щи, вероятно, были вкусны, Ушаков употреблял их с явным удовольствием. Не дожидаясь окончания трапезы, Иван изложил ему свои соображения. Тот выслушал доклад внимательно, обеда, правда, не прерывая. Уж больно хлопотная была у Андрея Ивановича служба. Оттого аппетит он имел отменный, и испортить его было практически невозможно. Когда Иван закончил, пустая тарелка из-под щей была уже убрана слугой, а перед барином поставлено жаркое. Оно явно было не хуже щей, а потому Андрей Иванович довольно крякнул.
– Аптекаря арестовать – дело нехитрое. – Он отрезал кусок телятины и обмакнул его в соус. – Но в отравители я бы его не спешил записывать, – Ушаков взглянул на Ивана и, увидев несогласие в глазах, повысил голос: – Ну ошибся, ошибся человек! Не уследил, как попало зелье не в ту склянку!
Что ж, если Ушаков так считает… Может, и ошибся лекарь, только не похож он на того, кто ошибается. Расторопен, смекалист, не зря Фирсанов его так ценил. Это он так полстолицы перетравил бы, коли путал! К нему не только Андрей Григорьевич, но и другие важные господа заходили за снадобьями. Нет, не похоже, чтоб перепутал. Но спорить Иван не стал, а перешел к другой теме:
– Кстати, я встретил дочь покойного в лавке, – это известие заинтересовало Ушакова. – Помогает в монастыре сестрам, заезжала за настоями.
– Любопытное совпадение, – промолвил Андрей Иванович и отодвинул тарелку.
Слуга, улучив минуту между сменой блюд, почтительно склонился над ним и сообщил на ухо какое-то известие. Ушаков согласно кивнул. Лакей проследовал к двери и впустил в столовую Егорку. Вид у того был загадочный. Как понял он, что греховные дела на ближайшее время станут главным предметом их разбирательства, так загадочность эта совершенно не сходила у него с лица.
– Ну, а ты, любезный друг, с чем пожаловал? – обратился Ушаков к вошедшему.
– Так что смею сказать, – начал тот доклад, а поскольку касался он дела срамного, то и тон был подобающий – так судачат торговки на базаре. – Барыня эта, вдова то бишь, прелюбодействует с.
Егорка оглянулся на слугу, убиравшего посуду, и шепотом на ухо назвал Андрею Ивановичу имя прелюбодея. Тот разразился громким смехом, взял понюшку табаку и удовлетворенно спросил:
– С чего ты решил?
Егорка, довольный произведенным впечатлением, продолжил смаковать подробности:
– Посудите сами, Ваша светлость. К чему замужней бабе каждый божий день на сторону бегать, да еще к басурманину?
– О, прости господи, семейка, – Ушаков не ожидал столь пикантного «десерта» за сегодняшним обедом. – Супруг в борделе умер, а вдова новоиспеченная с аглицким послом Чарльзом Уитвортом ему рога наставляла!
Вот как оно все обернулось! Какой орел в сие дело замешан! Семейная история грозит перерасти в дипломатический скандал.
О делах и помыслах английского посла Ушакову было известно немало. Отчасти барон Чарльз Уитворт и сам этому способствовал. Он делал записи о России, кои отсылал английской королеве дипломатической почтой. Ушаков читал их не без интереса, хотя и по долгу службы. Наивен был этот англичанин в своих выводах. Например, русскую лень списывал на неволю крестьянства. Да если не пороть этот народ и волю ему дать, так куда же зайти можно! Но зато подмечал барон Чарльз многое, особенно понравилось Андрею Ивановичу, как он определил основную черту русского солдата – пассивное мужество. Пусть знает правительница сильной заморской державы, что к нам с военными помыслами лучше не соваться, а то угодишь как кур во щи.
И шведскому королю, судя по дневникам Уитворта, досталось от России-матушки. Эти строки Андрея Ивановича очень позабавили. Прямо так о московитах и написано: «Поскольку земля в большинстве частей этой дикой страны остается необработанной, а увеличение дохода каждого помещика зависит от числа его крестьян, или подданных, то старым правилом московских офицеров было во всякой успешной войне увести за собой как можно больше людей и поселить их в своих собственных владениях. Несколько городов на Волге являются плодами их прежних походов в Польшу и Литву, а в настоящее время они увели более трети жителей из Ингрии и Ливонии и заселяли ими целые деревни к югу от Воронежа. Я полагаю, что эти люди, находя свою новую неволю легче старой, землю более плодородной, а климат более мягким, никогда не вернутся назад, хотя им и предоставлена свобода. Это непоправимый урон для короля Швеции». Бедный, бедный Карл! – от души хохотал Андрей Иванович.
И так и остался бы Уитворт в сознании Ушакова придворным баснописцем, если бы в одном из писем не позволил себе посягнуть на честь русской короны. Прямо так и писал, без обиняков: «Кое-кто полагал, что близость царя и фаворита (это он о Светлейшем князе Меншикове) походила скорее на любовь, чем на дружбу, они часто ссорились и постоянно мирились, хотя любой из этих случаев мог оказаться фатальным, до чего порой бывало недалеко». Это кто же этот «кое-кто», кто такое полагает о царе Петре?! Узнать бы их всех поименно, да в наше ведомство для прочищения мозгов и помыслов! Лучше бы заботились о благе Отечества, а не слухи похабные распускали про Петра Алексеевича. С того самого момента появился у Ушакова зуб на английского посла. А тут такой удобный случай: надо же, моралист-то наш сам прелюбодеем оказался!
– Ладно, поедем-ка проведаем посла, – заключил Ушаков, предвкушая интересную игру. На том обед и завершился.
Уже в карете Андрей Иванович посмотрел на Самойлова и многозначительно заключил:
– Тайны души человеческой известны одному только господу богу… – Он сделал многозначительную паузу и добавил: – И мне, – после чего громко, но не менее многозначительно, расхохотался.
Хитроумная партия, которая чуть позже была разыграна им в резиденции посла прямо на глазах у Ивана, лишь подтвердила эти слова. Андрей Иванович действительно знал о человеческой природе если не все, то многое, и расставлял фигуры на доске в нужном для победы порядке.
Величественный дворец английского посла Чарльза Уитворта отгородился от столичной суеты большим парком, тенистые аллеи коего украшали скульптурные изображения античных богов. По всему было видно, что человек, проживающий здесь, – птица высокого полета. Ивану все еще непривычно было вторгаться в столь представительные дома и решать дела таких именитых особ. Ушаков же, напротив, выглядел веселым, самодовольным и, уж конечно, донельзя уверенным в собственной значимости. Не колеблясь ни минуты, он твердым шагом взошел по ступеням парадного входа, миновал прихожую залу и направился к широкой мраморной лестнице, очевидно, ведущей в приемную посла. Самойлову оставалось только неотступно следовать за ним. На первых же ступенях, однако, глава Тайной канцелярии был остановлен надменным секретарем:
– Чем обязаны?
– Проси его светлость об аудиенции! – тоном, не терпящим возражений, потребовал Андрей Иванович.
– Его светлость не принимает, – высокопарно объявил секретарь.
Ушаков будто ждал такого ответа – нисколько не смутившись, он жестко скомандовал:
– А ты сделай милость, скажи, что к нему Ушаков пожаловал по важному делу. А если ты, петух гамбургский, еще слово молвишь, я тебя за ребро подвешу на крюк. С дороги!
Он отстранил секретаря и решительно направился вверх. Иван с непроницаемым выражением лица не отставал ни на шаг.
Англичанин мысленно взвесил, что будет круче – гнев хозяина или обещанная Ушаковым кара. Но так как выбора, собственно, уже не было, он поспешил опередить незваных гостей и хотя бы предупредить
