просторными бериевскими подвалами. Раньше все знали, что МВД располагается на Огарева, 6, а ГУВД области — на Белинского, 3. Эти переулочки как раз следуют один за другим. Не знаю, чем Огарев и Белинский не угодили, но улицы, названные их именами, новые власти переименовали. Теперь это были Газетный и Никитинский переулки, что звучало достаточно пресно. Это какая-то раз в несколько десятков лет обрушивающаяся на Россию из космоса болезнь — все переименовывать. То росли как грибы улицы Пятидесятилетия и проезды Шестидесятилетия Октября. Теперь возвращают старые названия — Могильный проезд, Болванов переулок, улица Большая Помойная.
Я прошел через бублик металлоискателя в ГУВД, протянул удостоверение сержанту. Поплутал по коридорам. И очутился в уголовном розыске.
Толкушин оказался невысоким, седым, худощавым человеком лет сорока на вид. Сочный бас в таком теле был весьма странен, будто взаймы взят у кого-то большого и толстого.
В кабинете стояло четыре стола, но, кроме Толкушина, сотрудников не было.
— Коллеги на боевом задании? — поинтересовался я.
— Территория вон какая. Неделями рыскаем по всей области, — Толкушин показал на карту. — Хотя для меня это не концы. Это просто отдых.
— Да, на Чукотке расстояния посерьезнее.
— «Только самолетом можно долететь», — пропел он. — Да и то не всегда. Арестованных месяцами вывезти не могли. На весь округ — девять человек уголовный розыск. Неделями до места происшествия не доберешься… А здесь — электрички ходят. Автобусы.
— Цивилизация.
— Да уж… А там сейчас нерест пошел, — мечтательно произнес он. — Рыба. Природа.
— Гложит тоска-то?
— Да. Но с другой стороны — это вымирающий край. Десять лет назад жило сто пятьдесят тысяч. Сейчас едва восемьдесят осталось. Япошки выкупили право рыбачить там, подгоняют к бухте сети, перекрывают ее и всю рыбу без остатка гребут. А нашим хоть бы хрен… Разруха. Будто Мамай прошел. Поселки стоят, не поверишь, как после нейтронной бомбардировки. Квартиры с холодильниками, телевизорами. Въезжай и живи.
— Чума была?
— Победа экономических реформ. Отопление зимой выключили, и людей самолетами эвакуировали. Двадцать килограмм разрешали брать с собой — не больше…
— Жуть, вообще-то…
— Еще какая. На вертолете над поселками летишь и видишь мертвые улицы. Где в домах стекла выбитые, где целые, но нет жизни. Это как земля после биологической войны.
— После экономической войны, — сказал я.
— Да… Военные раньше поддерживали жизнь в поселках, их станции электричество давали. Теперь военных выводят оттуда, да так, что они бронетехнику там прямо бросают — дешевле бросить, чем вывезти… Это действительно чума… Чаю хотите?
— Хочу.
— Как раз горячий.
Он взял чайник «Мулинэкс», стоявший на тумбе, налил в чашку кипятку.
— Заварку сами бросайте. Сахар. Конфеты.
— Спасибо.
— Кстати, мы два опера. На «ты»?
— А как же.
— Так насчет Волоха, — Толкушин отхлебнул чая и кинул в рот кусок сахара. — Конечно, гад первостатейный. Из злости весь спаян. На чем он нарисовался?
— Разбой. Убийство трех человек — хозяев квартиры.
— Мог. Влегкую. По-моему, ему человека убить — что муху. Готовый киллер…
— Куда он потом делся?
— Отбыл срок и убыл в неизвестном направлении. Сам он из Тверской области… Самое интересное, что год назад мы проводили мероприятия. Малину одну накрыли. Он там был.
— Волох?
— Да.
— И что он тебе сказал?
— А ничего. Я его не лично, а на видеозаписи видел. О назвался перед камерой. Паспорт при нем. Одет прилично. Права не качал. Его подержали несколько часов и отпустили.
— И больше не попадался?
— Он в Ногинском районе периодически появляется. У него там приятели по зоне. Но я закидывал крючок — конкретных его делах ничего не известно.
— Тогда чего он там тусуется?
— Он игрок страстный в карты. На катранах время от времени по Москве и по области возникает…
Катраны, объясняю для малограмотных, — это такие пр. тоны для игры в карты. Значит, Волох картежник. Уже ко что, — подумал я и спросил:
— Последний раз он когда возникал?
— Недели три назад.
— Три недели, — повторил я задумчиво.
— Да. Где-то так. Есть еще один момент очень любопытный.
— Какой?
— Кликуху он сменил… Это бывает. Они и фамилии меняют. Им кличку сменить…
— И кто он теперь?
— Богатый.
— Богатый. Интересно… Если нарисуется — свистни, — попросил я.
— Без вопросов. И что с ним делать будешь?
— Упакуем. И будем крутить основательно.
— Но это нелегко. Он никогда и ни в чем не признавался. Ни разу.
— И не надо, — я отхлебнул чай и — поставил чашку. — Спасибо за приют да ласку.
— Давай, — он крепко пожал мне руку.
Следователь Московской городской прокуратуры Гришка Бабин предъявил фототаблицу слегка испуганному, настороженному мужичонке с красными склеротическими веками, какие бывают у алкашей со стажем. На мужичонке был кургузый обуженный пиджачок и потертые джинсы с пузырями на коленях.
— Узнаете кого-нибудь? — спросил Бабин.
— Да, — кивнул мужичонка. — Вот эта морда очень похожа.
— По каким признакам вы его опознали? — спросил следователь.
— Да по каким признакам? Рожа какая-то втянутая. И губа приподнята. На вампира похож из фильма вчерашнего. По РТР шел. Не видели?
— Ближе к делу…
— А. Он это… Неприятный. Ох неприятный. Сволочь, по-моему…
Следователь оформил протокол опознания. Все присутствующие поставили свои подписи. И наконец мы остались с Бабиным вдвоем.
— В точку опознал, — потер я руки.
— Ты сам для себя уверен, что это он? — напряженно осведомился Бабин.
Он был следак из молодых и немного повернутых на этой работе, готов хоть в огонь, хоть в воду. Мы с ним уживались по этому делу прекрасно.
— Он, — кивнул я.
— И где он сейчас?
— Запрос в Тверскую область послали. Прописан там. Но уже два года как не появлялся.
— Жена, дети там не плачут? — спросил следователь.
— С женой разведен. Двое детей есть, но папаше на них плевать…
— И где сейчас может быть?
