— Все же достал меня, — прохрипел Пробитый, мутно глядя на начальника уголовного розыска.
— Иначе не могло быть, — произнес Ушаков.
— Плохо… Мне кранты. Амба…
— Может, выкарабкаешься.
— Чую… Не хочу… Как-то плохо все… Плохо, да.. Я умираю, да… Плохо все…
— Кто тебе заказал Глушака?
— А пошел ты…
— Кто заказал Глушака? Кто заказал Сороку? Кто?!
— Пшел нахер, ублюдок…
— Ты сейчас сдохнешь, а он будет радоваться, что ты вовремя скончался и теперь на него показать некому, — усмехнулся начальник уголовного розыска. — Он же на радостях стол в кабаке закажет. И будет водку глушить за то, что ты вовремя сдох, Пробитый! Ты хоть об этом подумай…
— Уйди…
— Давай говори…
Пробитый помолчал, прикрыл глаза. И когда Ушаков уже решил, что тот потерял сознание, бандит открыл глаза.
— Ладно… — Он закашлялся, закатил глаза, и Ушаков побоялся, что он сейчас все-таки выключится.
Но Пробитый заскрипел зубами, взор его просветлел. Почти нормальным голосом киллер произнес:
— А ты прав…
Срывающимся голосом, вставляя с натугой слова между хрипом и кашлем, он выложил все. Желание рассчитаться удерживало его на этой земле.
Он закончил рассказ и прошептал:
— Все.
Это отняло у него остаток сил. Он закрыл глаза. Дернулся. Тело обмякло.
— Не выживет, — со знанием дела сказал собровец. — И хрен с ним…
Тут подошел оперативник из службы наружного наблюдения — тот самый Третий — и сообщил:
— Товарищ полковник, на связи Гринев. Ушаков подошел к собровскому «рафику», взял микрофон рации и произнес:
— Ноль-первый на связи.
— Ноль-второй. Тут мы бизнесмена взяли. Через границу двигал на своей машине.
— Что говорит?
— Возмущается…
— Буду через час.
— Понял…
Глава 19
ЧУЖОЙ ВАГОН
Сапковский сидел на стуле в кабинете Гринева. Выглядел он крепко придавленным, как лягушка протектором «жигуля». Глаза бегали, притом с каждой минутой все быстрее.
— Все-таки я требую… — время от времени начинал он качать права, вспоминая, что являет собой не какую-то там шавку, которую можно повязать на пятнадцать суток за нетрезвую морду и провонявшую одежду, а одну из надеж и опор полесского бизнеса, человека, привыкшего шататься по губернаторским тусовкам, и что он упакован полностью по классу «VIP», начиная от особняков, джипов, золотых кредитных карточек и кончая всякими безделушками для туземцев вроде четырех мобильных телефонов.
— Ты будешь у параши требовать, — ответил, зевнув, Гринев, рассматривая Плута, как клопа, и будто прикидывая между делом, давить его ногтем или не давить.
— Наручники снимите!
— Ты же из особо опасных. Я не рискну, — усмехнулся Гринев, которому был по душе этот спектакль.
— Вы за все ответите, — как-то жалобно угрожал Сапковский, со стыдом ощущая, что выглядит сейчас не как «новый русский», опора режима, а как курица ощипанная. Да, быстро слетает внешний лоск.
К табачным разборкам, общению с бандитами, к войне, которую постоянно приходится вести для того, чтобы зарабатывать все больше денег, Сапковский постепенно привык. Но к милицейским фокусам привыкнуть невозможно. Тем более с первых дней шального, разгульного, безумно прибыльного и бестолкового бизнеса, которым ему приходилось заниматься, его назойливо грызла мысль: вот однажды к нему придут и скажут: ты, парень, едешь в этом вагоне СВ не по своему билету, а по поддельному, и выкинут из роскошного купе несущегося вперед на всех парах поезда да еще оштрафуют по всем правилам. Самый большой кошмар, который мучил его, — это страх того, что шальная судьба, которая вынесла его наверх, однажды по своему капризу так же быстро обрушит его вниз. А падать сверху очень больно… Плут знал, что эта мысль точит не его одного. Только бесчувственным болванам без единой извилины в голове она не досаждала.
Гринев листал бумаги. Их накопилось множество, и работа с ними не доставляла заместителю начальника уголовного розыска никакого удовольствия. На некоторых документах он почерком, понятным только ему, ставил резолюции. Иногда шептал что-то себе под нос. Потом поднимал глаза на продолжающего расплываться и терять форму, как снег на сковороде, клиента.
Эта пытка ожиданием длилась уже полтора часа.
— Я требую адвоката, — ныл Сапковский.
— Адвоката нет. Могу палача предложить.
— Что?! — взвизгнул табачный делец. Нервы у него наконец сдали окончательно.
— Вам, сволочам, не адвокаты нужны, а палачи, — доходчиво разъяснил свою жизненную позицию Гринев, — Потому что кровя из трудового народа вы все выпили, а плату достойную за это может с вас взыскать только палач. Вот так-то, Плут. Мне думается, смертную казнь ненадолго отменили.
— Это гестапо, да? — взвыл Сапковский, вдруг почувствовавший, что еще немного и он просто разрыдается в голос. Или вцепится в этого пожилого, здоровенного служебного бульдога.
— Сейчас нет. Но во время войны действительно в этом здании находилось гестапо. И в этом кабинете сидел заместитель его начальника. Так что преемственность прослеживается, — усмехнулся Гринев.
Сапковский замолчал. Он сидел, ощущая, как волна дрожи прокатывает по телу и становится жарко. Очень жарко. Голова пошла кругом. Еще не хватало сейчас грохнуться в обморок.
— Здравствуйте, Казимир Германович, — сказал Ушаков, быстрым шагом заходя в кабинет.
Сапковский напряженно посмотрел на него и буркнул что-то нечленораздельное.
— Ну что?.. — Ушаков взял стул и уселся напротив задержанного. — Рассказывать будем?
— Что рассказывать?
— А что, нечего рассказывать? Не поверю… Жду явку с повинной.
— Я ничего не делал!
— Да? — усмехнулся начальник уголовного розыска — А кто Глушко заказал?
— Я не заказывал Глушака! Я никого никогда не заказывал! Я бизнесмен.
— Торгаш ты, — поправил Гринев.
— Да, торгаш! И горжусь этим. Не будь торгашей, вы бы с голоду сдохли!
— Ну да, — кивнул Ушаков. — А кто все же Глушака заказал?
— Я не знаю.
— Знаешь ведь. Плут. Все ты знаешь… Рассказывай. Ну, давай, не томи.
— Я правда не знаю!
— Кто?
— Я могу только предположить, — в отчаянии произнес Сапковский.
— Кто, я тебя спросил.
— Мог… Мог только…
— Ну.
— Только Арнольд.
— Почему?
