В Ворголе Евпатий дал своим воинам дневной отдых.
Впервые за шесть суток воины сняли с плеч мокрые епанчи из белого войлока и скрипучие кольчуги. Кони жадно прильнули в тихих стойлах к колодам с подогретым ячменем.
И вот, сидя в избе, чуть освещенной лучиной, услышал Евпатий от ратника повесть о гибели рязанских князей и всего их воинства на поле при глубокой речке Ранове.
Ратник был из Пронского полка князя Всеволода. Молодой с лица и статный, ратник был закутан в грязные тряпицы и с трудом передвигал свое могучее тело. У него была посечена татарской саблей голова и плечо пробито каленой стрелой. Но не эти раны валили его с ног: ударил его татарин коротким копьем прямо в грудь. И хоть упал тот татарин разрубленный на двое, но и сам ратник не устоял на ногах, грохнулся на землю и прикрыл своим телом поверженного врага. Его подобрали и увели с поля два воина-муромчанина. Сражаясь, они упали, обессиленные, на того ратника, а когда затихла сеча и в татарских шатрах разложили очаги, запах жаренной конины вывел воинов из беспамятства, он поднялись и увели с собою в лес ослабевшего прончанина. Под Дубком два муромских воина отошли в родную сторону, а ратник пристал к обозу беглецов.
При неверном свете лучины Евпатий со своими спутниками долго ужинал. Рядом с ним сидел Замятня, а по другую сторону — Нечай. Два черниговских сотника расположились на скамье.
Из большого горшка валил седой пар. В горшке варилась соленая рыба. Уха была густа, и в ней плавали крупные луковицы.
Когда уха была съедена и от жирных лещей осталась против каждого едока кучка тонких костей, на стол подали сыченный медом пирог, и перед каждым стряпуха поставила долбленый корец с пенной брагой.
Ратник, лежавший на припечке под теплым кафтаном, закончил свой рассказ и слабеющим голосом сказал:
— Понапрасну спешишь ты, воевода. И воинов своих зря маешь, и коней оставишь без ног. Не спасти теперь ни Рязани, ни всей Руси…
Евпатий приказал очистить на скамье место, и Нечай с Замятней помогли ратнику перейти с припечка к столу.
Евпатий придвинул к ратнику корец с брагой и краюху сыченого пирога:
— Освежи уста, добрый молодец, и поешь. Оплошал ты, гляжу я…
Ратник осушил корец, покрутил укутанной в тряпицы головой и склонился на скрещенные руки:
— Не идет мне еда на ум, воевода…
Евпатий помолчал, глядя на могучие плечи ратника, обтянутые пестрядинной рубахой. По виду ратник был ему однолеток, но трудные раны сделали лицо его темным и потушили свет очей.
— А на ранове что приключилось, не слыхал ли? Рязанцы мы исконные, и по всяк день терзает нас печаль о родном городе. Стоит ли он?
Ратник поднял голову, отхлебнул из свежего корца добрый глоток:
— Стоит ли Рязань, мне не ведомо, а что побито войско рязанское, видел я воочию.
Нечай плотно придвинулся грудью к столу и не спускал с темного лица ратника своих горячих глаз. Замятня запустил пятерню в непролазную бороду да так и не ослабил пальцев. В глазах его, больших и круглых, отражались желтые языки лучинного огня.
Ратник опять склонился на скрещенные руки:
— Погибли и наш князь Всеволод, и муромский Давид, и коломенский Глеб. Всех порубили неверные в неравном бою. Дорого заплатили мы за поражение и не спасли Руси…
Он смолк, и темная влага проступила на серой тряпице, покрывавшей его голову.
Переглянувшись с Евпатием, Нечай бережно положил ратника вдоль скамьи и начал разматывать жесткие тряпицы на голове его и на груди.
Евпатий приказал хозяину избы истопить баню. Нечай и замятня от несли в горячую баню впавшего в беспамятство ратника и наложили на его рана травы и наговорные коренья, что возил с собой в дорожной суме конюший для пользования больных коней.
Утром полк поспешил своим путем-дорогою, и рязанцы так и не узнали, оправился ли от ран пронский тот ратник.
На виду Дубка — было то под вечер, и синие тучи висели над белой землей, теряя редкие и легкие хлопья снега — наехали на Евпатия черниговские сотники, и старший сказал ему, опустив глаза к седельной луке:
— Притомились наши воины, воевода. Многие вовсе выбились из сил и потерялись в пути. Что мы сделаем для Рязани этой малой силой? И тебе поможем ли? Отпусти ты нас в обратный путь, пожалей животы наши…
Посмотрел Евпатий на хмурые лица своих ближних, окинул глазом воинство, что сбилось в тесный круг и ждало ответное его слова. Чужая сторона, нехоженные дороги и недобрые вести повергли черниговцев в уныние. Уныние же — плохая украса воину.
И грустно стало Евпатию.
— Понимаю, что тяжко вам, — сказал он сотникам. — Думайте сами, русские люди. Решите — в обратный путь, я не поперечу вам, со мной пойдете
— поклонюсь вам от лица всей рязанской земли. Надобен там теперь всякий человек на коне и с мечом в руках. Не смирилась и никогда не смирится перед пришельцами наша земля.
И отъехал Евпатий к небольшой кучке рязанцев, ставших вокруг Замятни.
Над Дубком, поднимавшимся своими крышами выше черты заснеженных лесов, как и три месяца назад, во множестве летали галочьи стаи. В придорожных кустах и на всхолмках, предвещая близость жилья, стрекотали чернохвостые сороки. Из лесной овражины донесло вдруг зловещий крик филина.
Черниговский сотник вновь подъехал к Евпатию и медленно слез с коня. Держа в одной руке повод, он другой прикоснулся к стремени Евпатия:
— Воины наши бьют челом тебе, воевода. Счастливой дороги, и дай тебе бог увидеть порог родного дома. А нас ты прости. Ответ мы будем держать перед князем нашим Михаилом Всеволодовичем.
Сотник отступил на два шага и вытер руковицей обиндевелые губы своего коня.
Понял Евпатий, что стыдно старому воину взглянуть ему в глаза. Он коротким движением руки вздыбил коня и направил его в сторону Дубка. Все рязанцы поскакали за ним вслед.
Дон переходили по льду. Молодой лед был чистый, он трещал и зыбко прогибался под конями, потому всадники вели коней в поводу.
В Дубке Евпатий дал воинам срок попоить коней да засыпать в торбы овса и ячменя. Еду для себя воины взяли за пазуху и в переметные сумы: Евпатий дорожил каждой минутой.
На второй день к вечеру отряд рязанцев достиг Рановы.
Будучи мальчиком, видел Евпатий разорение земли княжеской усобицей; возмужав, сам ходил воевать мещеру, мордву и мерю, видел пожары в лесных стойбищах, черные пепелища на месте сел. Но того, что нашел на берегах Рановы, не видел он от роду.
Подобно прожорливой саранче прошла орда по селам и деревням. Ни одного дыма не поднималось к небу, и сколь ни принюхивались всадники, ниоткуда не доносило до них запаха жилья. На месте селений, домовитых и крепких строением своих кондовых домов, которые совсем недавно проезжали они, лежали безлюдные пустыри.
Пепел пожарищ замело снегами, но из-под снежного покрова то там, то здесь из обвалов высовывались замерзшие, с обломанными пальцами руки, ноги; в одном месте из кучи снега высовывалась мертвая голова, и застекленевшие глаза, как бы вопрошая, смотрели на путников, в другом на ветвях обгорелой березы висел человек, повешенный за ноги. По пустырям бродили ожиревшие от человечены страшные псы; они вскидывали на проезжающих пустые, мертвые глаза и валко отбегали в сторону.
Замятня понукал коня и наезжал на Коловрата, искоса взглядывая ему в лицо.
Евпатий сидел на коне прямо, словно одервеневший, и смотрел вперед через уши коня. На брови и на бороду ему пал густой иней.
Серые глаза Евпатия потемнели от тяжелого раздумья.
Сердцем чуял Замятня, что потрясен его воевода разорением русских сел. Старый воин знал Евпатия с малых лет и всегда любил его за чистое сердце и за верность слова. Никогда не проходил Евпатий мимо чужих страданий и всегда помогал людям в беде.
