открылось великое страдание Руси от пришельцев.
Бессон посмотрел в глаза Евпатию и на его ресницах разглядел светлую слезу.
— Нет пресветлого града Рязани, храбрые воины, нет ни храмов наших, ни жилищ. Не осталось у нас князей наших, ни крепких воинов, ни почтенных гостей и именитых горожан.
— Жив ли отец мой, сотник княжеский?
— Бился я на городской стене рядом с ним, Евпатий. И ударила каленая стрела татарская в грудь могучему сотнику, и затмила свет его очей рана та. Вынес из боя сотника на руках верный коваль Угрюм и схоронил тут, в подполье дома вашего. Когда почувствовал сотник свой конец — было это в утро падения рязанских стен, — позвал меня. Тебе он наказал, Евпатий, биться с врагом и не вкладывать в ножны меч свой до того дня, пока ни одного татарина не будет на Русской земле.
Бессон поднял руку и, поддерживая широкий рукав, сотворил крестное знамение над поникшей головой Евпатия.
— Моя родительница цела ли?
И снова, со слезой, сказал Бессон:
— Шесть дней и шесть ночей не затихала служба у святых Бориса и Глеба. Шесть дней и шесть ночей припадали к престолу всевышнего княгини рязанские и честные жены, моля от спасения города от разорения, на враги же победу и одоление. От кадильного дыма померк свет в окнах храма, и от пения потеряли попы и причетники голоса. Но наши слезы остались неутешны. На седьмое утро ворвались поганые в город, подожгли храм, и погибли в нем владыка епископ, попы и жены наши. В храме были твоя родительница и жена с отроком-сыном…
За полночь вышел Евпатий из подполья наружу. Крепкий мороз сковывал землю. Густая с вечера наволочь на небе разошлась, и в просветах между облаков показался ущербный месяц. В бледном свете месяца увидел Евпатий пустыню на месте шумного родного города. Из сугробов торчали только остовы печей да обгорелые концы балок, что не поддались разрушительному огню. Ни улиц, ни переулков, ни одного резного конька!
По всему пространству в кольце городских валов виднелись бродячие огоньки: то, по словам Бессона, пришлые с дальних погостов попы и чернецы, миряне-доброхоты и уцелевшие рязанцы искали среди обвалов и в сугробах родных и близких и тут же их хоронили.
Великая тишина лежала над городом. Ни лая псов, ни петушиного крика!
Евпатий закрыл глаза, и перед ним встала картина боя рязанцев с рязанскими полчищами.
Бессон рассказывал об этом так:
— Семь дней били рязанцы поганых. Семь дней крепко стояли они на стенах. Многие тысячи татар легли под стенами и покрыли снега в городском рву. Защищали город все, от мала до велика. Жены и дети варили смолу и кипятили в чанах воду, несли на стены камни. Татары теряли бранный пыл и откатывались от стен к своим шатрищам, а на место ушедших приходили новые орды. Рязанцы же стояли на стенах бессменно, без отдыха и без сна. День дрались рязанцы, два и три. На четвертых сутки начали валиться слабые, засыпая на ногах. Их будили десятские и сотники, они стукали уснувших рукоятками мечей. Воины просыпались и из последних сил бросались к месту боя, рубили поднявшихся на стены татар, и сбрасывали их в ров. Отбив натиск, они опять искали себе место, где бы прислониться и заснуть.
На седьмые сутки мало осталось на стенах бодрствующих. Заснули храбрые рязанцы…
— Заснули храбрые сном вечным, — прошептал Евпатий и впервые за эту бессонную бесконечную ночь слезы опалили ресницы.
Под утро Евпатия нашел коваль Угрюм и растолкал его:
— Застынуть хочешь? Не гоже то, Евпатий! Очнись!
И, видя Евпатия кривым входом в подполье, коваль говорил:
— Не унывать сейчас надо, а собирать Рязань, Евпатий.
— Не стало Рязани, Угрюм.
— Покличь, и она восстанет.
— Где кликать, коваль?
Угрюм пропустил Евпатия вперед и закрыл обледеневшую дверь. Светец еле мерцал синим огоньком. Рядом со святцом, на днище опрокинутой кадки, приткнулся головой Бессон. Он охватил руками кадку по обручам да так, стоя, и заснул.
— Где кликать? — переспросил Угрюм. — Русь, она не меряна, и не достанет у врагов силы, чтобы извести все живое на Русской земле. Погибла Рязань, но целы русские люди и удальство рязанское нерушимо. Ушли многие осадные люди из города потайным ходом через реку, по льду. В лесах стали станами воины, что не достигли Рязани после побоища на ранове. Кликни — и сразу объявится не малое воинство.
— Правда-истина! — сказал вдруг глухим басом Бессон и поднял волосатую голову. — Становись во весь рост, Евпатий, и под твою руку стечется немалая сила.
До белого утра сидели Евпатий, Бессон и Угрюм, держа совет. Замятня несколько раз открывал глаза, причмокивал губами и снова смыкал ресницы.
А утром над рязанскими высотами поплыл звон.
Звучало соборное било, подвешенное ковалем Угрюмом на трех столбах. Звон поплыл над речной кручей, отозвался в лесах луговой стороны. Его услышали в оврагах и зарослях, в шалашах и землянках, где спрятались рязанские жители. Звон родного города пробудил в людях оскудевшую веру, заставил их вспомнить радостные дни до татарского нашествия, родил тихую слезу о потерянных домах, о замученных воинах и родственниках, погибших на стенах рязанских…
Рязань звонила целый день.
Один по одному из лесных чащ выходили люди и текли к Рязани — воины, посадские, дворовая княжеская челядь, чернецы и убогие…
Евпатий послал Бессона в ижеславец и Городец, приказал звать по пути русских людей в Рязань, кликать: «Стоит Русская земля! Кровь убитых вопиет о мщении!»
Нашлись гонцы-доброхоты, побежавшие в дальние леса и в уцелевшие от разорения села.
Ратных людей, что приходили на рязанское пожарище, встречал сам Евпатий.
Удальцы становились под Евпатиев стяг с изображением князей-мучеников Бориса и Глеба Стяг осадного сотника Коловрата сохранил поп Бессон под широкой своей рясой.
Из дальних степей, тянувшихся по Цне и Мокше, княжеские табунщики пригнали коней, которых удалось спасти от татарских рыскальщиков. Евпатий раздавал коней воинам. Секиры, мечи, палицы находились во множестве на месте городских стен, во рву и в самом городе, рядом с телами павших.
На второй день пришел в Рязань ловчий Кудаш. Он был порублен в битве на Ранове, оттого и не бился на рязанских стенах. Ушедшие с поля боя товарищи отвезли его в землянку к ловцу, и старый Ортемище лечил его травами и наговорной водой.
Обнял Евпатий Кудаша, как брата. Кудаш сказал:
— Буду бить поганых, пока рука моя удержит меч!
В тот же день Евпатий выбрал для Кудаша коня и попросил своего нареченного брата:
— Знаешь ты в лесах все звериные ходы и тропы. Скачи что есть духу на Пру, к мещерину тому, и скажи: «Худо Руси стало. Иди помогать со своими родичами. Не забудем мы помощи той вовек. А не встанет Русь — не жить вольно и мещере!»
Кудаш положил за пазуху краюшку хлеба, сел на коня и принял из рук Евпатия острую секиру:
— Сделаю так.
— Мещеру отдаю под твою руку, брат, — сказал Евпатий и выпустил повод нетерпеливо переступавшего коня.
Через минуту Кудаш был уже под горой и выезжал на чистый окский лед.
Стечение людей на Рязань становилось с каждым днем все заметнее. Среди пришлого люда отыскались дотошные и всякие подельцы. Дотошные уж начинали кое-где покрикивать и распоряжаться. Землекопы и плотники принялись разбирать на пожарищах завалы и рыть землянки. Сердобольные люди, видя несчетное множество замерзших тел павших русских воинов, выкладывали их длинными рядами и звали попов для отпевания. Татарские трупы складывали в ров и засыпали землей без кадила и поповского пения.
На пепелище в городе и в посаде появились дымы.
