науки, сильно поколеблены, а его еретический силлогизм, казавшийся ему неопровержимым, рухнул при первом же столкновении с реальностью. По крайней мере, богословы не ошибались в том, что в мире действительно существует зло, пускай не как эквивалент греха — на этот счет у него пока еще оставались сомнения, — но, вполне возможно, как движущая сила, в значительно большей степени влияющая на судьбы людей, чем обычно пассивное добро, чье могущество проявляется в лучшем случае через сопротивление злу и победу над ним. И, несмотря на осознание греховности и испорченности мира, Белларион определенно испытывал чувство сожаления, поворачиваясь к нему спиной, тем более что служба, которую он добровольно возложил на себя, так и осталась, по его мнению, не до конца исполненной.
КНИГА ВТОРАЯ
Глава I. ЧУДО С СОБАКАМИ
Вечер следующего после побега из тюрьмы Касале дня застал Беллариона в небольшом городке Виджевано, где он решил остановиться на ночь, и, долго проворочавшись на жесткой постели скромной гостиницы, он принял решение сначала посетить Милан и лишь затем отправиться в Павию изучать богословие у знаменитого Хрисолариса. Слава этого великого города, североитальянского Рима, всегда волновала его воображение, а деяния Джангалеаццо Висконти note 48, благодаря которому Миланское герцогство достигло неслыханного прежде процветания, едва ли кого могли оставить равнодушным.
Во времена его правления там совершенствовались ремесла; ткачи посылали свои изделия из шелка и шерсти в Венецию, Францию, Нидерланды и Англию; продукцию миланских оружейников покупала вся Европа, а торговля лошадьми и упитанными ломбардскими коровами приносила миланцам колоссальные доходы. Богатства всего цивилизованного мира накапливались в Милане, и неудивительно, что банковское дело достигло высокой степени развития, и вряд ли нашелся бы в Европе крупный город, в котором не было бы Ломбардской улицы, а золотые дукаты с изображением первого герцога Миланского служили своего рода денежным эталоном, применявшимся в купеческих расчетах и торговых сделках. Установленные Джангалеаццо законы хотя и носили отпечаток жестокости, неизбежной Для той эпохи, когда человеческая жизнь ценилась дешево, являлись, однако, достаточно мудрыми, и герцог следил за тем, чтобы они применялись справедливо; с проницательностью, совершенно не свойственной своему веку, он устанавливал такие налоги, которые позволяли ему сосредоточивать в своих руках огромные средства и в то же время не разоряли его подданных. Свое богатство он тратил с поразительной расточительностью, привлекая к себе лучших архитекторов, художников и музыкантов, и создал вокруг себя настолько утонченную атмосферу, что грубые французы и еще более невежественные англичане, окунувшись в нее, не могли чувствовать себя иначе чем варварами. Другой крупной статьей расходов была армия, в рядах которой служили самые способные солдаты Европы. С ее помощью, равно как и посредством успешных интриг, он низложил пару десятков крупных и мелких правителей, так что кольца змея — миланского герба — раскинулись от Альп до Абруцских Апеннин note 49, охватывая почти всю Северную Италию и своей протяженностью подтверждая претензии Джангалеаццо на королевский титул.
Но судьба распорядилась иначе, и когда соответствующие регалии были уже приготовлены, свирепствовавшая в Италии чума внезапно оборвала жизнь прославленного герцога. У него осталось двое наследников — тринадцатилетний Джанмария и двенадцатилетний Филиппе Мария, которые до своего совершеннолетия должны были находиться под опекой назначенного лично герцогом совета, состоявшего из его кондотьеров note 50 и герцогини Катарины.
Однако начало правления совета характеризовалось смутой и раздорами. Многочисленные враги Милана увидели в смерти Джангалеаццо шанс поправить свои дела, а знаменитые полководцы герцога — возможность урвать кусочек его обширных территорий для себя лично. Всего лишь пяти лет оказалось достаточно, чтобы труды Джангалеаццо, по крупицам собравшего Миланское герцогство, пошли прахом, и к этому сроку из всех членов опекунского совета лишь двое — Фачино Кане и Габриэлло, незаконнорожденный сын герцога, сохранили верность завещанию Джангалеаццо.
Итак, на другое утро Белларион переправился в рыбачьей лодке через широкую реку Тичино и направился в сторону местечка Аббиатеграссо, на границе охотничьих угодий миланских правителей, откуда было рукой подать до самого Милана. Однако, не пройдя и нескольких миль по пыльной каменистой дороге, он натер себе ноги и свернул на тропинку, окольным путем бегущую среди изумрудных лугов и редких рощиц. Он споро зашагал по ней, напевая в такт ходьбе, чтобы поднять свое невеселое настроение, как вдруг возбужденные крики, конский топот и лай собак заставили его остановиться и внимательно оглядеться. Подозрительные звуки доносились из-за леска, раскинувшегося на противоположном берегу узкой речной протоки, вдоль которой он держал свой путь, и пока он осматривался, кто-то в коричневом мелькнул среди деревьев и устремился по пологому склону к воде. Беглец едва успел преодолеть половину расстояния, отделявшего его от реки, как на опушке появились три огромные гончие, молча мчавшиеся по его следу, а затем многочисленная кавалькада всадников, возглавляемая роскошно одетым юношей, непрестанно подстрекавшим собак. Шикарные камзолы доброй половины его спутников выдавали в них придворных, а остальные, судя по их простым кожаным одеждам, были слугами, двое из которых держали на привязи шестерых заливающихся лаем псов. Рядом с юношей на огромной лошади ехал похожий на солдата черноволосый чернобородый гигант, яростно щелкавший хлыстом с длинным ремнем, побуждая гончих к более решительным действиям.
Однако обуреваемый ужасом беглец летел как на крыльях и успел прыгнуть в воду, прежде чем собаки настигли его. Из последних сил он торопливо поплыл через реку, и Белларион, не задумываясь о последствиях, движимый одним лишь чувством жалости к несчастному, подбежал к тому месту, где тот должен был ступить на берег, и подал ему руку, помогая взобраться на скользкий глиняный откос.
— Да вознаградит вас Бог, синьор, — выдохнул он и вновь повторил с неожиданной горячностью: — Да вознаградит вас Бог.
Он обессиленно рухнул ниц, но Белларион не видел этого — поспешно вытащив кинжал, он приготовился встретить нападение собак. С первой из них он разделался довольно легко, успев вонзить ей лезвие в глотку, прежде чем та успела вскарабкаться на берег; вторая разделила судьбу первой, но третья — огромный черный зверь с желтыми подпалинами — сумела каким-то образом найти точку опоры на мокрой глине, с угрожающим рычанием прыгнула на Беллариона и сбила его с ног. Инстинктивно закрыв левой рукой горло, чтобы уберечься от страшных клыков, он правой рукой ударил кинжалом гончую в живот и, когда та, взвыв от боли, чуть подалась назад, нанес еще один удар, на этот раз в сердце. Корчившаяся в агонии собака придавила Беллариона к земле всей своей тяжестью, и горячая кровь, хлеставшая из ее ран, залила его с головы до пят. Он с трудом оттолкнул прочь ее безжизненное тело, весившее немногим меньше, чем тело человека, и медленно поднялся на ноги, боясь представить себе, что может за этим последовать.
А на другом берегу юноша в красном с серебром камзоле не переставая сыпал проклятьями.
— Выпусти свору, Скуарча! — он на секунду прервал богохульства, чтобы отдать распоряжение.
Но коренастый мужчина, которому оно было адресовано, поступил иначе. Он сорвал с седла притороченный к нему арбалет, приладил стрелу, натянул тетиву и прицелился в Беллариона. Никогда в своей жизни Белларион не был так близко от гибели, как в эту секунду. Его спас беглец, которому он помог выбраться из воды. Успев восстановить дыхание, он, шатаясь, поднялся на ноги и, даже не взглянув на то, что происходило за его спиной, бросился бежать. Приготовившийся выстрелить Скуарча уловил его движение, и в следующее мгновение бедняга замертво свалился на землю со стрелой, торчавшей в голове. Но прежде чем Скуарча успел достать другую стрелу, предназначенную уже для Беллариона, юноша в красном с серебром камзоле ударил гиганта хлыстом по лицу наотмашь.
— Черт возьми! Кто разрешил тебе стрелять, образина? Я ведь велел спустить собак! Как ты посмел лишить меня удовольствия? Неужели я потратил столько сил, выслеживая его, чтобы прикончить таким способом?
Он вновь разразился непристойными проклятьями, но Скуарча, не обращая внимания ни на проклятья, ни на только что полученный удар, перебил его:
— Может быть, ваше высочество хочет лившться еще нескольких своих собак? Этот негодяй вооружен, а собаки беззащитны, когда вылезают из воды на скользкий берег.
