«Вот и ответ на мой вопрос», — подумал сэр Джон. Да, его дочь настиг тот же удар. Она страдала от безответной любви к капитану. Его сердце преисполнилось боли за дочь, сочувствия к ней, и сэр Джон тут же пошел в ее комнату.
Эвелин сидела у окна, безучастно сложив на коленях руки. Щеки, пылавшие некогда розами, побледнели, лицо осунулось. У нее был измученный и удрученный вид. Куда подевались ее кокетство и игривость? Она подняла на отца глаза. Сэр Джон заметил под ними темные круги — свидетельство бессонных ночей.
— Моя дорогая, бедное мое дитя! — сэр Джон протянул к ней руки.
Жалость отца больно кольнула Эвелин. Она поняла, что отец заблуждается.
— Не прикасайся ко мне, отец! — крикнула Эвелин. —Ты не знаешь, ты ничего не знаешь!
— Мне кажется, я все понимаю, — мягко ответил он.
— Понимаешь?
На лице, поднятом к нему, застыло выражение ужаса. Эвелин сразу сообразила, что сэр Джон не знает правды и на уме у него что-то другое. Но он пришел вовремя. Эвелин жаждала открыть душу, поделиться своим горем, иначе она погибла бы под его тяжестью. Она бросилась к отцу и, прижавшись к его груди, разразилась слезами. Потом, всхлипывая, она поведала отцу печальную историю. Сэр Джон молча слушал, и лицо его все больше мрачнело. Но когда Эвелин закончила свой рассказ, он не оттолкнул ее, как она опасалась. Он ласково потеребил ее золотистые волосы.
— Ты уже достаточно наказана за свой недостойный поступок, Эвелин, — сказал он. — Не терзай себя, не преувеличивай своей вины. Не ты отдала капитана Гейнора в руки палача и даже не лорд Понсфорт на основании того, что здесь увидел. Ты ошибаешься, полагая, что он опознал капитана Гейнора, подслушав разговор в саду. Лорд Понсфорт знал, кто такой капитан Гейнор. Лорд Понсфорт и сам был якобитом, но предал своих друзей-заговорщиков. Теперь ты все знаешь. Пусть это знание послужит тебе хоть слабым утешением.
Эвелин, как свойственно таким натурам, утешилась легко и быстро. В ту ночь она спала мертвым сном и утром за завтраком уже напоминала прежнюю Эвелин. Отныне она не боялась встречи с Дамарис, поскольку больше не считала себя виноватой перед кузиной. Конечно, она поступила подло, написав лорду Понсфорту и пригласив его шпионить за влюбленными, но в остальном — это подтвердит отец, — ее поступок не повлиял на ход событий последних дней. Они были предопределены. Не опасаясь больше встречи с Дамарис, Эвелин и не искала ее, как, впрочем, и сэр Джон, несмотря на побуждения своей доброй отзывчивой натуры. Но в этом и не было нужды, на следующий день Дамарис сама вышла из добровольного заточения и разыскала дядю.
Сэр Джон, сидя у себя в кабинете, писал письмо брату, когда вдруг перед ним появилась Дамарис. Ожидая разрешения войти, она стояла бледная в полутьме приоткрытой двери и казалась призраком. Сэр Джон тут же поднялся и пошел ей навстречу, потрясенный тем, что с нею сделало горе. Но и Дамарис испытала не меньшее потрясение: бледное, осунувшееся лицо сэра Джона не сохранило и следа былого веселья, потускнели лучившиеся добротой голубые глаза. Он протянул к ней руки, и Дамарис крепко сжала их. Если бы не дядя, ставший ей и отцом и другом, Дамарис была бы совсем одинока.
— Какие у тебя холодные руки, дитя мое, — прошептал он срывающимся голосом. — О, моя бедная Дамарис!
Она инстинктивно почувствовала, что сэр Джон все знает — по крайней мере, самое важное.
— Я пришла поговорить с вами о нем, — сдержанно сказала Дамарис, и на лице ее, несмотря на все старания, отразилась душевная мука.
Сэр Джон усадил племянницу в кресло, а сам встал у камина. Дамарис вспомнила, как, стоя рядом с Понсфортом у окна, она с вызовом, как на врага, смотрела на сэра Джона. Какой горечью отозвалось сейчас в ее душе недавнее прошлое! Дамарис почувствовала еще большую привязанность к дяде: теперь их крепко связывала общая любовь к Гарри Гейнору.
— Уезжая, он просил меня передать вам кое-какие сообщения, — сказала она, и никому из них не показалось странным, что она не упоминает его имени. — Они короткие, но он не решился оставить вам письма, опасаясь, что оно попадет в чужие руки. Мне кажется, вы сами догадаетесь, что он имел в виду.
И Дамарис слово в слово передала сэру Джону то, что доверил ей капитан Гейнор.
— Да, я все понял, — посуровев, подтвердил сэр Джон, когда Дамарис умолкла.
— Я... я получила от него письмо, — сказала она. — Он написал мне из Ньюгейта накануне... словом, в прошлый четверг. Вы... вы были с ним... до конца?
Дамарис качнулась в кресле, провела рукой по лбу, и лицо ее сделалась напряженным: она пыталась сохранить выдержку.
— Как он умер? — спросила она наконец.
— Думаю, он умер счастливым, — ответил сэр Джон. — Он улыбался перед смертью, когда... когда взошел на эшафот. И чего ему было бояться? — воскликнул баронет, и голос его снова окреп. — Чего ему было бояться? Смолоду он отличался смелостью и отвагой, все вокруг уважали и любили его, а смерть он принял как мученик за правое дело. Разве он мог дрогнуть перед смертью? — Слезы побежали по щекам старика, и он слабым голосом заключил: — Будь бедняга моим сыном, я гордился бы им, как гордился дружеской привязанностью, которой меня удостоил его отец.
Дамарис поднялась и подошла к сэру Джону. Встав на цыпочки, она обвила руками его шею и, нежно притянув к себе голову, поцеловала. А потом все так же тихо вышла из кабинета, молча переживая свое горе.
Глава XVI
ВОСКРЕШЕНИЕ
Почти весь материал этой главы почерпнут, в чем может убедиться читатель, из упомянутых мемуаров доктора Близзарда, за что автор ему весьма признателен. Мемуары доктора использованы и при описании галлюцинаций капитана Гейнора, начавшихся после того, как повозка отъехала, а он закачался в петле. Они воспроизведены до того момента, как Гарри Гейнор потерял сознание, или, — если точно следовать его ощущениям, — когда он погрузился в сон, склонив голову на грудь Дамарис.
Но вот капитан проснулся. Обстановка сильно отличалась от той, в которой он, по его представлениям, погрузился в сон. Вместо залитого солнцем сада он увидел квадратную комнату с белеными стенами, окном в стене и еще одним, очень большим, — над головой.
Кто-то склонился над капитаном, внимательно наблюдая за ним. Но то была не прелестная любимая Дамарис, а человек с худым, острым, каким-то волчьим лицом и пронзительным взглядом маленьких глаз за очками в роговой оправе.
Капитан лежал тихо, в полузабытьи, равнодушно созерцая все вокруг, не задумываясь над тем, кто этот человек. Потом, постепенно приходя в сознание, он почувствовал холод и неподвижность своего тела и сильный привкус бренди во рту. Человек в очках сжимал его левое запястье — вернее, очень осторожно прощупывал пульс. На Гейнора вдруг потоком нахлынули воспоминания, и он окончательно пришел в себя.
Он сделал попытку приподняться, и тут же будто тысячи молоточков забарабанили у него в мозгу. Голова сделалась вместилищем, средоточием боли. Окно вверху заколебалось вправо, влево, качнулась постель, морщинистое лицо сначала расплылось, а потом мгновенно сжалось. Капитан застонал и прикрыл глаза. Боль разлилась по всему телу, обнаженному телу, лежащему на столе. Наконец она стихла. Тело Гейнора покрылось потом.
Капитан снова открыл глаза. Он хотел что-то сказать, но усилие вызвало новый приступ боли — на сей раз в чудовищно распухших, как ему казалось, горле и языке. Лицо-маска, склонившееся над ним, вдруг
