рациональным человеком. Несомненно одно: Джованни Борджа, получивший герцогство в Испании, ни с какой точки зрения не являлся соперником брату, избравшему ареной своей деятельности именно Италию. Кроме того, конкуренция между ними исключалась ввиду полного несходства характеров. Насколько можно судить, Джованни был довольно заурядным молодым человеком: недалекий, чувственный и чванливый, он не обладал ни честолюбием брата, ни его холодным умом, ни талантами политика и полководца. Правда, Александр VI предоставил ему должность главнокомандующего, но, как мы помним, Джованни не снискал особой славы на военном поприще, да и не собирался задерживаться в Италии.
Утверждение о том, будто смерть герцога связана с желанием Чезаре сложить кардинальский сан и вернуться к светской жизни, настолько странно, что едва ли заслуживает специального разбора. Джованни, живой или мертвый, не имел к этому никакого отношения и не мог ни помочь брату, ни помешать ему совершить задуманное.
Действительно, Чезаре Борджа впоследствии отказался от кардинальского пурпура и был провозглашен знаменосцем церкви. Но эти события произошли почти через два года после смерти Джованни. Герцог, останься он в живых, к тому времени спокойно царствовал бы в Гандии. Безоблачная жизнь повелителя обширной области, включавшей несколько городов, в роскоши и безопасности, привлекала его куда больше, чем замысловатые лабиринты римской политики.
И, наконец, еще один факт. За Пиренеями остался маленький сын Джованни, законный наследник его титула и владений, к которому беспрепятственно перешло все имущество герцога. И Чезаре, назначенный опекуном, не делал никаких попыток захватить права племянника или его матери — Марии Энрикес, овдовевшей герцогини Гандия.
Подытожим сказанное. Ни показания свидетелей, ни материальные соображения, ни последующий ход событий — ничто не дает нам оснований обвинить Чезаре Борджа в убийстве брата. Ничто, кроме клеветы, которая повторялась веками, но не превратилась в правду.
Истинный виновник остался ненайденным. Внешний вид жертвы — множество ран, связанные руки, кинжал, оставшийся в ножнах, — свидетельствует, во-первых, об умелой подготовке преступления — Джованни, прежде чем умереть, был лишен возможности обороняться — и, во-вторых, о личной ненависти организотора убийства к молодому герцогу. Но этих соображений недостаточно. Куда отправился Джованни в ту роковую для него ночь? Кто скрывался под маской и что связывало таинственного незнакомца с герцогом? Они виделись ежедневно в течение целого месяца — это подтверждено Бурхардом и Сануто. В ночь убийства замаскированный спутник герцога бесследно исчез. Какова его роль во всей истории? И, наконец, кем был всадник с золотыми шпорами, главарь убийц, выехавший на берег с безжизненным телом Джованни на крупе коня? Всем этим вопросам суждено остаться безответными.
Глава 9. ОТКАЗ ОТ ПУРПУРА
Одряхлевшим, разбитым и опустошенным выглядел человек, который вошел в зал консистории девятнадцатого июня 1497 года. Папа объявил кардиналам, что и мир, и собственная жизнь отныне утратили для него смысл и всякое значение.
«Невозможно было бы причинить Нам большее горе. Мы нежно любили его — и вот он убит. Ничто, даже сан римского папы, не сможет облегчить эту скорбь и не принесет утешения. Ах, будь у Нас не одна, а семь тиар — все их с великой радостью отдали бы Мы за жизнь Нашего сына».
Так говорил Александр. Он публично каялся, признаваясь, что вел недостойную, несовместимую с его саном жизнь, забыв о христианском долге и об ответственности пастыря. Гибель любимого сына — кара, посланная Всевышним за грехи отца…
Впоследствии эта сцена не раз трактовалась как признание Александра VI во всех приписываемых ему преступлениях. Рассуждение строилось по очень простой схеме: раз уж сам старый Борджа считал смерть Джованни заслуженной карой небес, значит, ему было в чем каяться. Но такая трактовка свидетельствует лишь о полном незнании человеческой души или предвзятости мышления. В самом деле, давно известно, что даже святые считали себя при жизни закоренелыми грешниками. Конечно, Александр VI не был святым, но будь он тем кровожадным чудовищем, каким изображают его многие авторы, вряд ли угрызения совести столь явно проявились бы у папы в тот день.
Далее он сказал, что отныне хочет направить все помыслы лишь на духовные нужды церкви. Осудив продажность и развращенность духовенства в целом, он снова подтвердил, как велика его собственная вина в умножении этого зла, и объявил о желании осуществить глубокую реформу церкви, в том числе римской курии. Для изучения вопросов, связанных с будущей реформой, и подготовки необходимых мероприятий была создана комиссия в составе шести кардиналов.
Какое-то время Александр даже подумывал об отречении, но одно лишь упоминание о таком акте вызвало в конклаве целую бурю протестов. Насколько серьезно рассматривал папа возможность возврата к частной жизни, неизвестно. Вняв уговорам, он отложил принятие окончательного решения и впоследствии уже не возвращался к этой идее.
Отовсюду приходили в Ватикан письма с соболезнованиями. Даже Джулиано делла Ровере, казалось, забыл старую вражду — что, впрочем, вполне соответствовало его интересам на данный момент — и сообщил из Франции о своем искреннем сочувствии горю святого отца. Это письмо послужило прологом к примирению папы с кардиналом.
Еще примечательнее, что флорентийский проповедник Савонарола, «неистовый чудотворец», которого многие называли святым, прервал свои обличительные речи против папства из уважения к тяжкой утрате, постигшей главу столь гневно бичуемой им церкви. Сохранилось его послание в Рим, где он молит Господа ниспослать утешение Александру.
Письмо Савонаролы — очень любопытный документ, говорящий о личности знаменитого монаха куда больше, чем иные книги, посвященные его роли в истории. Несомненно, что именно сострадание побудило Савонаролу взяться за перо, но привычка и страсть к проповедям быстро заслонили первоначальную цель. Он пускается в пространные и совершенно неоригинальные рассуждения о вере, о бесконечном Божьем милосердии, покрывающем все человеческие грехи, и, вдохновляясь собственными красноречием, явно забывает, что обращается к убитому горем отцу. Савонарола призывает папу «отринуть нечестивых и безбожных советчиков и прислушаться к голосу истинных ревнителей христианской веры», — тогда Господь не замедлит утешить его, как некогда утешил Иова, и уже не отнимет от губ святого отца чашу благодати и радости. В заключение, по не вполне понятной логике, Савонарола предупреждал, что «уже приблизилась гроза гнева Господня», и напоминал о верности всех своих предсказаний.
Давно известно, что фанатизм несовместим ни с тактом, ни с чувством меры. И все же это письмо — дополнительное свидетельство уважения итальянцев к Александру VI.
Между тем комиссия, учрежденная папой для подготовки церковной реформы, усердно трудилась и уже через месяц представила его святейшеству подробный доклад. Но настроение Александра к тому времени изменилось.
Текст доклада, испещренный пометками и замечаниями папы, сохранился до наших дней, однако практического значения он не имел и даже не был опубликован.
Раздумав перестраивать церковное здание в целом, Александр VI, видимо, сохранил желание показать, что отныне шутить с ним не следует. Ничем иным нельзя объяснить необычно жестокую расправу с провинившимся епископом Козенцы.
В Риме происходила оживленная торговля подложными индульгенциями. Уже в первый год своего понтификата Александр в специальной булле, адресованной испанским епархиям, строго напоминал о необходимости беспощадного преследования изготовителей и продавцов фальшивых отпущений грехов. И вот, по сообщению Бурхарда, в сентябре 1497 года были схвачены трое служащих Бартоломео Флоридо, тайного секретаря папы и епископа Козенцы. У арестованных обнаружилось более двенадцати поддельных индульгенций, и на допросе они показали на своего господина. На очной ставке Флоридо сознался в совершенном преступлении, и папа приказал бросить его в каземат замка св. Ангела. Там, на хлебе и воде, бывшему епископу пришлось каяться в своей предприимчивости, пока смерть не освободила его от оков. Еще страшнее была участь трех помощников — по закону их, подобно фальшивомонетчикам, ждал костер на Кампо-дей-Фьори.
В том же месяце решилась судьба Марии Энрикес, вдовы герцога Гандия, и ее детей — трехлетнего Хуанито и двухлетней Изабеллы. Папа без промедления подтвердил их права, и маленький Хуан стал третьим герцогом Гандийским, князем Сессы и Теано, государем Чериньолы и Монтефосколо. До
