пляшущие языки пламени.
Трезво оценивая ситуацию, в которую попал, Гарнаш осознавал, что потерпел полный крах. Легко было вчера метать громы и молнии и говорить Трессану о том, что он сделает, когда вернется. Он вполне мог не возвратиться никогда. Вместо него пошлют другого, а может быть, и вообще никого.
Ведь пока он доберется до Парижа, а войска появятся в Дофинэ, пройдет, в лучшем случае, не менее двух недель. Будет очень странно, если за это время в замке Кондильяк не предпримут никаких мер против мадемуазель, тем более зная, что сама королева вмешалась в их дела.
О! Как он все испортил! Если бы он сумел сдержаться вчера в Гренобле, если бы у него хватило ума сохранять спокойствие в ответ на оскорбления, он бы расстроил их планы и вырвал мадемуазель прочь из их капканов. Но сейчас! Его руки в отчаянии упали.
— Месье, ваше вино, — произнес за его спиной Рабек.
Гарнаш повернулся и взял из рук слуги чашу с подогретым вином. Оно согрело его тело, но ему сейчас надо было бы осушить бочку, чтобы утопить печаль.
— Рабек, — мрачно сказал он. — Похоже, я самый отъявленный неудачник, который когда-либо брался за подобное дело.
Все пережитое в Гренобле так давило на него, что ему необходимо было высказаться — пусть даже перед собственным слугой.
Лицо проницательного Рабека приняло строгое выражение. Он покорно вздохнул, ища слова утешения, и наконец произнес:
— По меньшей мере, месье, вы заставили их опасаться вас там, в Кондильяке.
— Заставил опасаться? — рассмеялся Гарнаш. — Тьфу! Скажи лучше: высмеять себя.
— Опасаться себя, повторяю вам, месье. Иначе зачем бы они так старались усилить свой гарнизон?
— А? — откликнулся он. Но, судя по тону, это его на самом деле не особенно заинтересовало. — Чем они занимаются? Усиливают гарнизон? Откуда ты знаешь?
— Мне сказал конюх «Сосущего Теленка», что некий капитан Фортунио, итальянский наемник, командующий гарнизоном Кондильяка, прошлой ночью был в гостинице «Франция», предлагая всем, кто пожелает, стать солдатом. Тем, кто откликался, он рассказывал о прелестях военной карьеры, особенно о карьере наемника, а тем, кто интересовался, предлагал, говорят, службу у маркизы.
— И многих ли он завербовал, не знаешь?
— Конюх сказал, что ни одного, а он, похоже, весь вечер наблюдал, как этот паук плел свою паутину. Но мухи были сверхосторожны. Они знали, откуда он и для чего хочет завербовать их, поскольку прошел слух, что Кондильяк взбунтовался против королевы; ни одна отчаянная голова в гостинице не рискнула своей шеей, невзирая на плату, которую за нее обещали.
Гарнаш пожал плечами.
— Неважно, — сказал он. — Дай-ка мне еще вина.
Но как только Рабек отвернулся, чтобы выполнить поручение, в глазах господина Гарнаша вдруг появился блеск, и его хмурое лицо прояснилось.
Глава X. РЕКРУТ
В огромном зале замка Кондильяк сидели маркиза, ее сын и господин сенешал.
Был полдень последнего четверга октября. Прошла ровно неделя с того дня, как Гарнаш с разбитым неудачей сердцем уехал из Гренобля. Они только что пообедали, и скатерть была еще заставлена посудой и остатками кушаний. Однако все трое уже вышли из-за стола — даже сенешал, всегда неохотно покидающий трапезу, в каком бы скверном расположении духа ни находился, — и собрались около огромного открытого камина.
Лучи бледного октябрьского солнца, просочившись сквозь украшенные алыми гербами окна, озарили ярко-красными отблесками серебро и стекло оставленной на столе посуды.
Мадам говорила. Она повторяла слова, которые за последнюю неделю произносила раз по двадцать на день.
— Было безумием позволить уйти этому субъекту. Если бы нам удалось избавиться от него и его слуги, то сейчас мы спали бы спокойно. Я знаю королевский двор. Сначала они немного удивились бы, что от него нет вестей, но затем мало-помалу позабыли бы и его, и это дело, в которое королева так некстати решила вмешаться. А сейчас он вернется в Париж вне себя от ярости после такого приема. Начнутся разговоры о предательстве, об оскорблении ее королевского величества, о бунте. Возможно, в парламенте предложат объявить нас вне закона, и что будет с нами — кто знает?
— От Кондильяка до Парижа долгий путь, — пожав плечами, сказал ее сын.
— Ты слишком уверен в своей безопасности, как будто лучше всех знаешь, что они сделают, а чего не будут делать. Время покажет, друзья мои, и, черт побери, вы оба попомните мои слова и будете сожалеть, что не избавились от месье де Гарнаша и его слуги, пока они были в нашей власти.
Высказав это зловещее предсказание, она бросила взгляд на Трессана, который слегка поежился и протянул руки к огню, как будто его озноб был вызван холодом. Но Мариуса не так легко было запугать.
— Мадам, — проговорил он, — в худшем случае мы запремся и будем обороняться. Людей у нас достаточно, а Фортунио к тому же набирает новых рекрутов.
— Да, набирает, — усмехнулась она. — Целую неделю этот малый бросает мои деньги на ветер, сидя в гостинице «Франция» и мороча голову половине населения Гренобля лучшим вином, но пока не завербовал ни единого рекрута.
Мариус рассмеялся.
— Ваш пессимизм приводит вас к чересчур поспешным выводам, — вскричал он. — Вы не правы. Один рекрут все же есть.
— Один! — откликнулась она. — Тысяча чертей! Один в поле не воин! Неплохое вознаграждение за реку вина, которым мы промыли желудки жителей Гренобля!
— Это всего лишь начало, — рискнул вмешаться сенешал.
— Да и, очевидно, конец, — парировала она. — И откуда только взялся этот дурень, решившийся связать свою несчастную судьбу с нашей?
— Он итальянец из Пьемонта, пересек Савойю и в поисках счастья направлялся в Париж, когда на его пути встретился Фортунио и внушил ему, что его счастье — в Кондильяке. Он крепкий малый, ни слова не знает по-французски и заговорил с Фортунио, лишь признав в нем соотечественника.
В красивых глазах вдовы промелькнула насмешка.
— Вот почему он завербовался. Не зная французского, бедняга и не подозревает, сколь поспешен его выбор. Хорошо бы нам найти побольше таких, как он. Но где мы их возьмем? Дорогой Мариус, позволив уйти Гарнашу, мы совершили ошибку, которую этим мало поправишь, если поправишь вообще.
— Мадам, — вновь отважился возразить сенешал, — не теряйте надежды.
— По крайней мере, я не теряю мужества, месье граф, — ответила она ему, — и обещаю, что, пока я жива, в Кондильяке не будет ноги парижан, даже если мне придется самой взять в руки оружие.
— Да, — недовольно проговорил Мариус, — этого можно ожидать, но вы ничего другого и не ждете. Вы не видите, мадам, что наше положение далеко не безнадежно, и возможно, что, в конце концов, нам вовсе не придется сопротивляться королю. Вот уже три месяца, как от Флоримона нет вестей. За это время на войне многое могло случиться. Вполне вероятно, что он уже мертв.
— Хорошо, будь он проклят, — огрызнулась она, и ее губы сжались.
— Да, — вздохнув, согласился Мариус, — на этом все наши неприятности закончились бы.
— Я не слишком в этом уверена. Остается мадемуазель с ее новыми друзьями в Париже — чума их всех побери! Остаются земли Ла Воврэ, которые можно потерять. Единственный выход из всех наших неприятностей заключается в твоей женитьбе на этой упрямой плутовке.
— В том, что это невозможно, вы можете винить только себя, — напомнил ей Мариус.
— Отчего же? — вскричала она, резко повернувшись к нему.
— Если бы вы сохранили дружбу с церковью, платили бы десятину и избавили нас от этого проклятого отлучения, мы бы легко нашли покладистого священника, привезли его сюда и сразу же устроили дело, хочет того Валери или нет.
Она насмешливо посмотрела на него и, повернувшись, обратилась к Трессану.
— Вы только послушайте его, граф, — сказала она. — Вот это, я понимаю, влюбленный! Готов жениться
