осторожнее, и она поможет. Тут Эуфемия положила тлеющий уголь на медное блюдо и стала окуривать комнату ароматным дымом каких-то трав. О себе она сообщила, что не боится инфекции, так как носит амулет, освященный на гробе Иоанна Крестителя в церкви Святого Лоренцо. Ни за какие сокровища она не расстанется с ним. Но за исключением амулета его благородие может получить все, что ему угодно, из принадлежащего ей, уверила она, и призывная улыбка, и томный взгляд бархатных глаз девушки не оставили у него никакого сомнения относительно ее веры в силу талисмана. Она была абсолютно убеждена, что даже распутство не ослабит его действия.
Эуфемия ждала Просперо у стола. На ужин был подан вареный козленок. Девушка сказала, что это самая безопасная еда, которую только можно предложить его благородию, и повторила извинения Маркантонио. Козленок, на всякий случай, был сварен с уксусом. В конце трапезы она заставила Просперо выпить еще вина и показала ему пример, без разрешения налив себе. Она знала, что вино — терпкое и кислое, но это даже лучше: чума не возьмет.
Осмелев, служанка решила продолжить их знакомство и сказала, что он ей нравится.
— Ты очень добра, — пробормотал Просперо.
Еда подействовала на его усталое тело как бальзам. Всю прошедшую ночь он бодрствовал, весь сегодняшний день провел в седле. К тому же — душевные переживания. Сначала — придушенный Ломеллино, теперь вот — чума в Генуе. Все это вымотало его. Голова Просперо свалилась на грудь, и голос девушки, болтавшей о том, как она будет к нему добра, постепенно слабел, пока не затих совсем.
Проснувшись, он почувствовал, что его шею обвивает чья-то рука, а к щеке льнет женская щечка. Одним движением Просперо вскочил на ноги и отбросил девушку прочь скорее инстинктивно, чем обдуманно. Окончательно он проснулся, когда увидел ее белое лицо и алую линию губ. Затем, опомнившись, рассмеялся:
— Это чума виновата, наверное.
— Чума? — в вопросе слышалась надежда. — Вы думали, я больна?
— Да уж, ты точно чумная, девочка моя. Тебе надо носить другой амулет. Ее черные и еще недавно столь призывные глаза наполнились ненавистью. Она ушла.
С презрением пожав плечами, Просперо повалился на кушетку и тут же погрузился в сон без сновидений, не прерываемый даже звуками кутежа снизу, который окончился лишь с наступлением нового дня.
Глава IX. САД ЖИЗНИ
И вот благородный Просперо Адорно снова бежит, спасая свою жизнь.
Как Просперо писал впоследствии, он очень остро переживал оскорбления, и именно ярость была тем чувством, которое толкнуло его на побег. Он бежал не потому, что боялся умереть, а потому, что хотел жить. Очень тонкое различие.
Все произошло вечером следующего дня. И хотя он полностью осознавал в то время, чем это вызвано, однако только позднее понял, какую роль в его судьбе сыграл тот миг, когда он с пренебрежением отверг черноокую Эуфемию, и как несколько презрительных слов определили ход всей его дальнейшей жизни.
Утро после прибытия в Геную он провел в бесполезном скитании от одного патрицианского дома к другому, начав с дома Спинолы, дружба с которым давала ему право обратиться за помощью. Но дома оказались запертыми, не было никого, кроме сторожей. Все обитатели покинули свои жилища.
Чумной мор, который теперь пошел на убыль, опустошил город; пустые улицы, редкие, скользящие, как тени, прохожие, заколоченные дома, на многих дверях — красные кресты, знак болезни. А однажды ему встретилась повозка, увешанная колокольчиками, звон которых возвещал о ее ужасном назначении.
Просперо ничего не оставалось делать, как раскрыть свое инкогнито в банке Святого Георгия. В этом, не имеющем себе равных заведении, почти единственном в своем роде в Европе, он нашел одного из управляющих, мессера Таддео дель Кампо, который оставался на своем посту, несмотря на чуму. Под долговую расписку Просперо получил пятьдесят дукатов — сумму, вполне достаточную для утоления сиюминутных нужд и немедленного возвращения в Неаполь.
Пока они с мессером дель Кампо были заняты делами, к «Мерканти» неожиданно подъехали три высоких всадника, по виду — мошенники, в которых с первого взгляда была заметна военная выправка. Они потребовали провести их к Просперо. И не случайно: они напали на его след в Болонье, затем этот след привел их в Кьявари, и там, в самой большой гостинице, им сообщили о существовании почтовой связи с «Мерканти». Поэтому они и разыскали здесь беглеца.
Всадники спешились, с хохотом заявив, что птичка попалась, и потребовали от хозяина тотчас отвести их к Просперо. Маркантонио попытался отделаться от них по-хорошему:
— Откуда мне знать, где он сейчас?
В ответ на эти слова раздалась непристойная брань, так что если у Маркантонио и были еще какие-то сомнения по поводу прибывших, то теперь их не-осталось.
— Хочешь сказать, что он снова сбежал?
— Именно так, — ответил Маркантонио, и тогда Эуфемия, которая неслышно подкралась к нему, будто собираясь нашкодить, произнесла с сияющей улыбкой:
— Он вернется. Здесь его временное пристанище.
— Прячется здесь? Приезжает? Тем лучше. Ухмылка исказила физиономию мошенницы, когда Маркантонио жестами показал Эуфемии, как он расправится с ней потом.
— Может быть, вы войдете? В этом доме есть хорошее вино, — сказала Эуфемия.
Бандиты были так заняты вином и девушкой, что не обращали на Маркантонио никакого внимания. Однако Эуфемия не спускала глаз с хозяина таверны. Увидев, как он прокрался к двери, она поняла, что тот собирается перехватить мессера Просперо Адорно и своевременно предупредить его.
Именно так Маркантонио и намеревался поступить. Ждать он не мог. Бросив быстрый взгляд на своих гостей, хозяин выскользнул из гостиницы. Под сводами банка Святого Георгия он быстро нашел Просперо, толкнул его в тень и в нескольких словах рассказал о прибывших.
— Вы понимаете, что это значит, синьор. Просперо прекрасно все понимал. Он стал было благодарить хозяина, но тот прервал его:
— Не теряйте времени, синьор. Да хранит вас Бог.
Маркантонио вышел из-под сводов, бормоча себе под нос: «Эта дочь потаскухи навела их на след. Выгоню ее. Пусть убирается ко всем чертям».
Не успел он выйти на дорогу, как его едва не сбили с ног налетевшие бандиты. Просперо, подгоняемый инстинктом самосохранения, уже заворачивал за дальний угол длинного здания. Мельком увидев тень бегущего, мерзавцы бросились за ним, как гончие по следу. Но их тела закоченели от долгого сидения в седле, в то время как Просперо был относительно свеж и, естественно, бежал быстрее. Он был в ярости от унижения: спасать жизнь, сверкая пятками! Однако Просперо понимал, что если его настигнут, то самое лучшее, на что он мог рассчитывать, — это быстрая смерть на месте. И он поклялся убить себя, если его поймают. Бежать он будет только до тех пор, пока у него есть преимущество над преследователями. Шансы свои он оценивал как три к одному.
Погоня пронеслась мимо кафедрального собора, через площадь перед герцогским дворцом, где еще год назад властвовал его отец. Чтобы не столкнуться с преследователями, Просперо свернул в лабиринт узких улочек, поднимающихся к Кариньяно. Он намеренно выбрал это затейливое хитросплетение причудливо изгибающихся улочек, чтобы запутать погоню.
Хотя кругом было безлюдно, какой-нибудь случайный прохожий, остановившийся поглазеть на бегущего, мог сообщить преследователям, куда тот направился. От быстрого бега в гору Просперо задыхался и уже начал подумывать о возвращении назад по собственным следам, как вдруг улочка, по которой он несся, вывела его к маленькой площади, сплошь поросшей травой и обрамленной акациями, за которыми просматривались наглухо заколоченные домишки; над ними возвышалась небольшая часовня, дверь которой тоже была закрыта. Это местечко показалось ему смутно знакомым, будто он видел его раньше во сне. С площади вели четыре дорожки. Та, что справа, самая узкая, бежала меж высоких стен,
