Шведские спички

ски, паль­ца­ми. По­хо­же, она бы­ла не­пло­хо ос­ве­дом­ле­на о де­лах Вир­жи­ни. Оли­вье не знал, что его мать име­ла плохую ре­пу­та­цию, но по­нем­но­гу он пой­мет это из вся­ких мел­ких не­дру­же­люб­ных на­ме­ков. Не­ма­ло лет прой­дет, по­ка ему от­кро­ет­ся прав­да: мать бы­ла кра­си­вой, у нее бы­ли лю­ бов­ни­ки, и это не нра­ви­лось се­мье, тре­бо­вав­шей от мо­ло­дой вдо­вы безу­преч­ной вер­но­сти скон­чав­ше­му­ся му­жу.

— Вот ес­ли бы они те­бя взя­ли.. — все по­вто­ря­ла Аль­бер­ти­на.

Она ре­ши­ла, что они вер­нут­ся до­мой пеш­ком, прой­дя внеш­ни­ми буль­ва­ра­ми, — бу­дет эко­ но­мия на двух би­ле­тах в мет­ро, а, кро­ме то­го, пеш­ком хо­дить по­лез­но. И все же ра­зо­чек они сде­ ла­ли при­вал в ка­фе, тер­ра­са ко­то­ро­го бы­ла по кра­ям кра­си­во очер­че­на влаж­ны­ми опил­ка­ми, вы­ло­жен­ны­ми фес­то­на­ми. Аль­бер­ти­на зая­ви­ла, что «со­всем умо­ри­лась», том­но по­про­си­ла у офи­ци­ан­та че­го-ни­будь эта­ко­го «для бод­ро­сти», и он при­нес ей рю­моч­ку вод­ки, име­нуе­мой «ар­ ке­бу­зом», а Оли­вье омо­чил гу­бы си­ро­пом «гре­на­дин». Аль­бер­ти­на с на­сла­ж­де­ни­ем от­ды­ха­ ла, от­бро­сив на спин­ку сту­ла чер­но­бур­ку и скре­стив ру­ки на тол­стом жи­во­те. Ее тя­же­лое, за­ли­ тое по­том ли­цо сма­хи­ва­ло на по­ми­дор. Она доб­ро­же­ла­тель­ным оком по­гля­ды­ва­ла на муж­чин, вы­хо­див­ших из ка­фе, вы­ти­рая гу­бы, при­щел­ки­вая язы­ком, слов­но все еще сма­куя ут­рен­нюю пор­цию бе­ло­го ви­на, в то вре­мя как лю­би­те­ли апе­ри­ти­ва уже за­хо­ди­ли сю­да по­си­деть на тер­ра­се и ма­лень­ки­ми глот­ка­ми вы­пить свой «пи­кон-гре­на­дин» или чер­но­смо­ро­дин­ную на­лив­ ку.

— Нель­зя жить, ду­мая о смер­ти, — ска­за­ла Аль­бер­ти­на.

И не­из­вест­но, в ка­кой свя­зи, вдруг до­ба­ви­ла поч­ти жиз­не­ра­до­ст­ным то­ном:

— Зна­ешь, пой­дем-ка нар­вем оду­ван­чи­ков!

Они взо­бра­лись на один из хол­мов, об­ра­зо­вав­ших­ся из раз­ва­лин фор­тов 70-го го­да; там бро­ди­ли цы­га­не, де­ти, бо­ся­ки, го­ня­лись друг за друж­кой со­ба­ки, бой­ко вски­ды­вая вре­мя от вре­ме­ни ла­пу. По пу­ти голь­фы у Оли­вье спус­ка­лись ни­же и ни­же, и ему при­шлось на­гнуть­ся, чтоб под­тя­нуть ре­зин­ки. Он снял бы­ло пид­жа­чок, но вспом­нил о тра­ур­ной по­вяз­ке и сно­ва на­дел его. Оду­ван­чи­ки, все в бу­то­нах, еще не со­зре­ли как ла­ком­ст­во, но по край­ней ме­ре за них не на­до бы­ло пла­тить. Да кро­ме то­го, со­би­ра­ние цве­тов чем-то на­по­ми­на­ло де­ре­вен­скую за­ба­ву. Воо­ ру­жив­шись кар­ман­ным но­жом, тол­сту­ха на­гну­лась и, от­ду­ва­ясь, сре­за­ла рас­те­ния под са­мый ко­рень. Кон­чи­лось тем, что она упа­ла и по­полз­ла впе­ред на чет­ве­рень­ках, слов­но ка­кое-ни­будь ди­ко­вин­ное жи­вот­ное, бес­пре­рыв­но от­бра­сы­вая на­зад свою ли­си­цу и в ми­ну­ты ус­та­ло­сти уте­шая се­бя сло­ва­ми: «Ну, моя ми­лая, уви­дишь, что это за объ­е­де­нье!»

Не­сколь­ко ми­нут она по­ле­жа­ла на ред­кой тра­ве, за­крыв гла­за, а по­сле ко­рот­ко­го за­бы­ тья по­доб­ра­ла лист ста­рой га­зе­ты, что­бы за­вер­нуть свои оду­ван­чи­ки. И сно­ва они пус­ти­лись в путь, обой­дя кру­гом ог­ром­ный пус­тырь, где ютил­ся ни­щий люд этой ок­раи­ны, а по­том про­шли че­ рез Бло­ши­ный ры­нок с его тор­га­ша­ми, тря­пич­ни­ка­ми, старь­ев­щи­ка­ми, ло­тош­ни­ка­ми толь­ко для то­го, чтоб ку­пить два па­ке­ти­ка кар­то­фе­ля, за­жа­рен­но­го на сквер­ном са­ле. Че­рез ули­цу Рюи­со до­б­ре­ли на­ко­нец до ули­цы Ла­ба. Аль­бер­ти­на дви­га­лась уже с тру­дом. Вре­мя от вре­ме­ни она ос­та­нав­ли­ва­лась, чтоб по­те­реть се­бе но­ги и пе­ре­вес­ти дух. Оли­вье по­те­рян­но плел­ся за ней, за­пус­кая паль­цы в жир­ный па­ке­тик с ос­ты­ваю­щей кар­тош­кой.

Оби­та­те­ли ули­цы, при­няв­шие уча­стие в по­хо­ро­нах, уже дав­но вер­ну­лись. Слу­жа­щие по­ хо­рон­но­го бю­ро сня­ли щи­ток с бу­к­вой «Ш» (ини­циа­лом фа­ми­лии умер­шей) и тра­ур­ные пор­ть­ е­ры с две­рей га­лан­те­рей­но­го ма­га­зи­на. Сын бу­лоч­ни­ка Жа­ко око­ло от­цов­ской лав­ки за­ни­ мал­ся ка­ме­рой сво­его ве­ло­си­пе­да. Оли­вье ос­та­но­вил­ся, по­смот­рел на эту крас­но­ва­тую кол­ ба­ску, по­гру­жае­мую по час­тям в ло­хан­ку с во­дой, чтоб вы­явить по вы­сту­паю­щим пу­зырь­кам ме­ сто про­ко­ла. «Это из-за гвоз­ди­ка», — ска­зал Жа­ко, по­ка­зав Оли­вье на ма­лень­кую ды­роч­ку.

Оп­ро­ки­ну­тый ве­ло­си­пед, ло­хань, сня­тые ши­ны, ме­тал­ли­че­ский ша­бер, тю­бик с ре­зи­но­ вым кле­ем — все вы­гля­де­ло не­обыч­но. Тут же, ню­хая тро­ту­ар, про­гу­ли­ва­лась ста­рая со­ба­ка. Про­шел ин­кас­са­тор в зе­ле­ной фор­ме и шля­пе-тре­угол­ке; к его жи­ле­ту бы­ла при­кре­п­ле­на на ме­тал­ли­че­ской це­поч­ке чер­ная, сло­жен­ная гар­мош­кой сум­ка для сче­тов. Из­да­ле­ка до­но­си­ лись фор­тепь­ян­ные ак­кор­ды, за­глу­шае­мые по­рой трес­ком мо­то­цик­ла. Чей-то ра­дио­при­ем­ник раз­но­сил рек­лам­ную пе­сен­ку на мо­тив Ту­рец­ко­го мар­ша: «Од­ним маз­ком пас­ты Тюмб­лер за­став­лю я за­свер­кать ав­то­мо­биль!..» Поз­же, ко­гда Оли­вье вновь ус­лы­шит му­зы­ку Мо­цар­та, она бу­дет сли­вать­ся в его соз­на­нии с этой на­до­ед­ли­вой рек­лам­ной ско­ро­го­ вор­кой.

Все ка­за­лось та­ким спо­кой­ным на ули­це, та­ким обы­ден­ным. Буд­то ни­че­го не про­изош­ло. Пло­ским, как по­верх­ность мо­ря, сомк­нув­ше­го­ся по­сле ко­раб­ле­кру­ше­ния. Ни еди­но­го сле­да бед­ст­вия. Вот раз­ве что ма­га­зин с за­кры­ты­ми став­ня­ми. И Оли­вье сто­ял, при­гво­ж­ден­ный к мес­ту ка­кой-то страш­ной бес­смыс­ли­цей. Лу­чи солн­ца еще про­са­чи­ва­лись меж дву­мя бе­лы­ми об­ла­ка­ми. Оли­вье гля­дел на кры­ши до­мов, они ка­за­лись ему ог­ром­ны­ми, ве­ли­че­ст­вен­ны­ми. Маль­чик за­жму­ри­вал один глаз, по­том дру­гой — кры­ши на­чи­на­ли пе­ре­ме­щать­ся в не­бе. Это его за­бав­ля­ло. Ули­ца бы­ла ря­дом, ему ста­ло лег­че, буд­то дол­гое уду­шье сме­ни­лось ров­ным ды­ха­ ни­ем.

— Ну иди до­мой, твои род­ные уже, ко­неч­но, вер­ну­лись, — ска­за­ла на­пос­ле­док Аль­бер­ти­ на.

Она под­толк­ну­ла Оли­вье впе­ред, пы­та­ясь сде­лать это по-дру­же­ски, что у нее, од­на­ко, не по­лу­чи­лось, так она ус­та­ла. За­тем по­спе­ши­ла к се­бе, что­бы за­нять­ся са­ла­том из оду­ван­чи­ ков.

Глава третья

Ес­ли ули­ца зна­ва­ла ча­сы празд­неств, то она об­ла­да­ла и свои­ми ак­те­ра­ми. На­при­мер, этот лох­ма­тый, ко­ло­рит­ный бы­ва­лый че­ло­век — Бу­гра. Он с пре­зре­ни­ем от­но­сил­ся к день­гам и к сво­им со­вре­мен­ни­кам, пред­по­чи­тал тру­дить­ся по­мень­ше, ну, на ху­дой ко­нец со­гла­ша­ясь на ка­кую-ли­бо вре­мен­ную ра­бо­тен­ку — был «че­ло­ве­ком-рек­ла­мой», стриг пу­де­лей, шел груз­чи­ком в бю­ро пе­ре­воз­ки до­маш­них ве­щей, встав­лял стек­ла, не брез­го­вал и ма­ляр­ным де­лом. Ко­ро­че, он все­гда был го­тов «под­мог­нуть».

Ес­ли счи­тать, что вся­кий че­ло­век на­по­ми­на­ет пред­ста­ви­те­ля ка­кой-ни­будь со­бачь­ей по­ро­ды, то Бу­гра был бли­же все­го к сен­бер­на­ру и пи­ре­ней­ско­му гри­фо­ну. Эта­кий круп­ный, плот­ный, тол­сто­ще­кий, с гру­бым ли­цом, ко­то­рое пря­та­лось в гус­той ча­ще во­лос, сбе­гав­ших вниз от вис­ков и па­дав­ших на лоб ка­кой-то не­ве­ро­ят­ной гри­вой. Крас­ный нос, ли­ло­ва­тые уши, бле­ стя­щие жи­вые уголь­ные гла­за — они-то и ос­ве­ща­ли эту жи­во­пис­ную ме­ша­ни­ну чер­ных, се­дых, ры­же­ва­тых во­лос. На­пя­ли­вая на се­бя как зи­мой, так и ле­том по не­сколь­ку сви­те­ров, да сверх то­го еще и вель­ве­то­вую чер­ную курт­ку плот­ни­ка, в ши­ро­чен­ных ша­ро­ва­рах, стя­ну­тых у ло­ ды­жек, Бу­гра на­по­ми­нал ра­бо­че­го ста­рых вре­мен, скан­да­ли­ста и вор­чу­на, на­чи­няв­ше­го свои не та­кие уж час­тые бе­се­ды вы­ра­же­ния­ми и сло­веч­ка­ми ис­ку­шен­но­го анар­хи­ста.

Бу­гра то­же бы­вал в га­лан­те­рей­ной ла­воч­ке, но лишь для то­го, чтоб по­про­сить Вир­жи­ни вдеть «про­кля­тую нит­ку в эту шлю­ху-игол­ку». Он тре­бо­вал обыч­но, чтоб нит­ка бы­ла очень длин­ной — то­гда он смо­жет ею мно­го че­го при­шить. Лю­бо­пыт­но бы­ло смот­реть, как он шьет, си­дя у сво­его ок­на и по­ти­хонь­ку вор­ча; это бы­ло ко­мич­ное зре­ли­ще: да­же его длин­ной ру­ки не хва­та­ло, чтоб вы­тя­нуть всю нит­ку, ко­то­рая к то­му же еще бес­ко­неч­но пу­та­лась.

Жил Бу­гра в пер­вом эта­же над «Пра­чеч­ной Сен-Луи», за­ни­мая од­ну ком­на­ту это­го тес­но­го до­ма. Имен­но здесь он ра­ди ую­та со­брал всю до­бы­чу от сво­его не­вин­но­го ма­ро­дер­ст­ва: ме­бель его со­стоя­ла из са­до­вых стуль­ев, круг­ло­го сто­ли­ка, взя­то­го из ка­фе, ко­рич­не­вой ска­мей­ки, ко­то­рую он при­та­щил из мет­ро, с рек­ла­мой од­но­го из ма­га­зи­нов в Шат­ле — «Бра­тья Ал­лес», но наи­боль­шей его уда­чей, по­жа­луй, бы­ла верх­няя часть улич­но­го га­зо­во­го фо­на­ря, на си­нем стек­ле ко­то­ро­го вы­де­ля­лись бе­лые бу­к­вы: По­ли­ция. Что ка­са­ет­ся кро­ва­ти, то ее он уво­лок с пус­ты­ря, и этот пло­хо сби­тый же­лез­ный ске­лет вре­мя от