Шведские спички

ку­да по вре­ме­нам вы­ры­вал­ся воз­бу­ж­ден­ный гул, зву­ки ак­кор­де­о­на, пе­ние, вы­кри­ки, смех, ино­гда чья-то речь, из ко­то­рой ре­бе­нок на хо­ду улав­ли­вал не­сколь­ко слов, и то с ро­бо­стью при­ бли­жал­ся, то от­сту­пал, что­бы тот­час вер­нуть­ся опять, ны­рял в один про­улок, по­том в дру­гой и все­гда, как ноч­ная ба­боч­ка, уст­рем­лял­ся на­зад, к этой вле­ку­щей его пло­ща­ди.

Над­ви­га­лась ли­ло­вая за­ве­са но­чи. По­вея­ло ве­тер­ком. На не­бе мож­но бы­ло пе­ре­счи­тать звез­ды. Опус­те­ли ули­цы. В тем­но­те они вы­гля­де­ли не­обыч­но, на­по­ми­на­ли сред­не­ве­ко­вые. Мож­но бы­ло лег­ко се­бе пред­ста­вить, что за сте­на­ми на­хо­дят­ся ста­рин­ные при­юты, мо­на­сты­ ри, тем­ные па­ла­ты, при­ста­ни­ща су­ро­во­го уе­ди­не­ния… Оли­вье при­стро­ил­ся у од­ной сте­ны, со­гнул­ся и сел под ок­ном, скре­стив но­ги, ук­рыв­шись за гру­дой стуль­ев и сто­ли­ков из жел­то­ва­то­ го ме­тал­ла, слов­но за кре­по­ст­ной сте­ной. Над его го­ло­вой из-за ста­вен про­би­вал­ся ды­мок си­ га­рет — ре­аль­ное во­пло­ще­ние люд­ско­го го­мо­на там, за ок­ном. В этом гу­ле от­чет­ли­во слы­ша­ лись при­пе­вы пе­се­нок «Ни-ни — со­ба­чья шку­ра» и «В Ме­ниль­ мон­та­не» или же иг­ри­вые ку­пле­ты — «Де­вуш­ки из Ка­ма­ра» и «Гос­по­дин кю­ре влюб­лен в пас­туш­ку», тут же под­хва­ты­вае­мые хо­ром. По­ том кто-то рас­ска­зы­вал лег­ко­мыс­лен­ные ис­то­рии, ре­бе­нок их не по­ни­мал, за­то там они вы­зы­ ва­ли саль­ные смеш­ки и взры­вы жен­ско­го хо­хо­та, час­то весь­ма прон­зи­тель­но­го. За­тем на­сту­ пи­ла ти­ши­на, и муж­ской го­лос на­чал чи­тать сти­хи в ма­не­ре Ари­сти­да Брюй­а­на:

Бог мой! Без хле­ба я, без до­ма, без меч­ты.
Людь­ми я из­гнан, ибо нищ и наг.
Не уз­на­ет ме­ня ни друг, ни враг.
Так бле­ден я, так плач мне ис­ка­зил чер­ты.[5]

Гу­ля­ки умолк­ли, вни­мая сти­хам. Оли­вье при­слу­ши­вал­ся; он не мог по­нять тая­щий­ся в них смысл, од­на­ко чув­ст­во оди­но­че­ст­ва, по­эти­че­ски вы­ра­жен­ное, вы­зва­ло в нем тре­пет. Раз­мер, риф­мы за­став­ля­ли его вспом­нить «дек­ла­ма­цию наи­зусть», ко­то­рой его обу­ча­ли в шко­ле, и все же тут бы­ло что-то иное. Го­лос чте­ца, силь­ный, зна­чи­тель­ный, был по-де­ре­вен­ски су­ров, а уг­рю­ мые стро­ки об­ви­ня­ли об­ще­ст­во в тя­же­лом жре­бии лю­дей.

Но я люб­лю лю­дей, я их лю­бить при­вык.
От них я знаю всю тра­гич­ность бы­тия.
Нет жен­щи­ны, ко­то­рой сы­ном стал бы я,
И серд­ца нет, что мой ус­лы­ша­ло бы крик.

Оли­вье опять вспом­нил Вир­жи­ни. Как она хо­ди­ла, рас­смат­ри­вая то­вар в сек­ци­ях сво­ей ла­ воч­ки, как за­дум­чи­во она это де­ла­ла. Ему по­чу­ди­лось, что мать про­тя­ги­ва­ет к не­му ру­ки, но ни­ как не мо­жет до­тя­нуть­ся. И он то­же ис­кал ее ру­ки, еле вид­ные в гус­том ту­ма­не. Но вдруг пе­ред ним воз­ник­ла су­хая зем­ля клад­би­ща Пан­тен и лег­кая пыль от нее на его ла­до­ни, и маль­чи­ка ох­ ва­ти­ло не­стер­пи­мое стра­да­ние. Ему по­слы­ша­лись сто­ны, до­ле­тав­шие из не­мыс­ли­мой да­ли, из дру­го­го ми­ра, буд­то сно­ва про­бу­ди­лись его кош­мар­ные ноч­ные ви­де­ния.

И вот при­бли­зи­лась са­ма Вир­жи­ни. На ней бы­ло се­ро­го­лу­бое шел­ко­вое пла­тье, а на пле­ чах не­боль­шая на­кид­ка из свет­ло­го ме­ха. Во­ло­сы ее бле­сте­ли, как зо­ло­тая кас­ка, гла­за и гу­бы слов­но све­ти­лись. Мать скло­ни­лась над ним и ска­за­ла го­ло­сом не­зем­ным, до­шед­шим из­да­ле­ка, со звезд:

— Что ты здесь де­ла­ешь? Не по­ра ли до­мой…

Он от­крыл гла­за. Вме­сто Вир­жи­ни он уви­дел дру­гую жен­щи­ну, по­хо­жую на нее. Оли­вье не од­на­ж­ды ви­дел ее на ули­це Ла­ба. Маль­чик смот­рел на нее сквозь сле­зы. Жен­щи­на дер­жа­ла в ру­ках ве­чер­нюю шел­ко­вис­тую су­моч­ку, ук­ра­шен­ную би­се­ром и стек­ля­ру­сом.

— На­до ид­ти спать, ма­лыш!

Она скло­ни­лась над Оли­вье, взя­ла его за ру­ку, за­ста­ви­ла вы­брать­ся из убе­жи­ща, пред­ло­ жи­ла про­во­дить до до­му. Чуть по­даль­ше ее ожи­дал ка­кой-то муж­чи­на, ку­рив­ший си­га­ру, све­ тя­щий­ся кон­чик ко­то­рой про­ни­зы­вал ноч­ную темь.

Уже стоя, Оли­вье ощу­тил, как дро­жат его но­ги. В ка­ба­ре за­ти­хал шум. Ре­бе­нок глу­бо­ко вздох­нул, вы­рвал свою ру­ку и ки­нул­ся бе­жать вниз по ули­це, все бы­ст­рей и бы­ст­рей, грудь его ны­ла, он за­хле­бы­вал­ся от хо­лод­но­го воз­ду­ха. Оли­вье ос­та­но­вил­ся толь­ко на ули­це Ла­ба пе­ ред до­мом но­мер 77 и с си­лой на­жал на кноп­ку звон­ка у вход­ной две­ри.

Глава четвертая

Га­зе­та, в ко­то­рую был за­вер­нут ле­жа­щий на ку­хон­ном сто­ли­ке пре­вос­ход­ный са­лат ла­ тук, толь­ко что с гряд­ки, вдруг рас­кры­лась. По­ка­за­лась ма­лень­кая пе­ст­рая гу­се­ни­ца, она полз­ла с ко­реш­ка на бо­лее мяг­кий зе­ле­ный лист. Ко­гда она до­б­ра­лась до кром­ки лис­та, то по­пы­та­лась под­лезть под не­го, но шлеп­ну­лась на кле­ен­ку. Сно­ва толч­ка­ми дви­ну­лась впе­ред, но на краю сто­ ла за­дер­жа­лась, по­вер­ну­ла об­рат­но, са­лат уже не на­шла и упа­ла вниз на пли­точ­ный пол. Плен­ ни­ца го­ро­да, она уже ни­ко­гда не ста­нет ба­боч­кой.

Оли­вье сто­ял го­лый до поя­са, пле­чи­ки его ка­за­лись та­ки­ми сла­бы­ми, тон­кие по­мо­чи с них спус­ти­лись и хло­па­ли по но­гам. Ему бы­ло тес­но в этом за­кут­ке. Маль­чик на­ти­рал слиш­ком боль­ шим для его ла­до­ней бру­ском мы­ла «кош­ка» влаж­ную бан­ную ру­ка­ви­цу, по­ка не об­ра­зо­ва­лась бе­лая гус­тая пе­на, и смот­рел на нее, смор­щив нос.

Умы­валь­ник с се­рой и ис­то­чен­ной ра­ко­ви­ной был че­рес­чур вы­сок для ре­бен­ка. Он по­ды­ мал­ся на цы­поч­ки, на­кло­нял­ся, под­став­лял ли­цо под кран, по­том на­де­вал на не­го ду­ше­вую труб­ку и ло­вил ртом струй­ки, вы­те­кав­шие из ее от­вер­стий, по­том скру­чи­вал ко­рот­кий гоф­ри­ро­ ван­ный шланг, чтоб на­пра­вить струю на стен­ку — и там по­ви­са­ли ка­пель­ки. На­ко­нец с гри­ма­сой до­са­ды Оли­вье на­чал мыть шею.

Ут­ром по вос­кре­сень­ям песнь ули­цы зву­чит ина­че, чем в буд­ни. Ули­ца зе­ва­ет, по­тя­ги­ва­ ет­ся. Все дол­го спят, а по­том на­сла­ж­да­ют­ся го­ря­чи­ми бу­лоч­ка­ми. Ка­жет­ся, что по вос­кре­ сень­ям боль­шой ко­ло­кол Са­вой­яр гу­дит го­раз­до тор­же­ст­вен­ней, му­сор­ные ба­ки звя­ка­ют ме­ нее шум­но, скром­нее ве­дут се­бя сту­каю­щие­ся друг о дру­га мо­лоч­ные би­до­ны, не так на­зой­ли­вы че­ло­ве­че­ские го­ло­са: старь­ев­щик, тол­кая те­леж­ку, вы­кри­ки­ва­ет обыч­ное «Бе­рем ста­рые ве­щи, ку­пим же­лез­ный лом!» с не­сколь­ко мень­шей на­стой­чи­во­стью, сте­ коль­щик, не­ся на спи­не ящик со стек­ла­ми, в ко­то­рых иг­ра­ют сол­неч­ные лу­чи, то­же не так прон­ зи­тель­но, как все­гда, воз­ве­ща­ет, со­кра­щая два-три «с» из сво­его вы­кри­ка: «С-с-стек­ ла вс-став­ля­ем!»…

Из квар­ти­ры сво­их ку­зе­нов Оли­вье ина­че вос­при­ни­мал шум ули­цы, чем из ма­те­рин­ской га­ лан­те­рей­ной ла­воч­ки. Дру­гое про­стран­ст­во, бо­лее длин­ные рас­стоя­ния ос­лаб­ля­ли и из­ме­ня­ ли здесь мно­гие при­выч­ные зву­ки, и маль­чик удив­лял­ся то­му, что пе­ре­стал уз­на­вать их.

По ут­рам в вос­кре­се­нье Вир­жи­ни от­во­ря­ла в ма­га­зи­не де­ре­вян­ные став­ни, на стек­ле вход­ной две­ри вы­ве­ши­ва­ла из­ве­ще­ние «За­кры­то», ук­ре­п­лен­ное на ме­ тал­ли­че­ской, от­ли­ваю­щей зо­ло­том це­поч­ке. Тем не ме­нее в пол­день она со­гла­ша­лась об­слу­ жить не­ко­то­рых по­ку­па­те­лей, ко­то­рым сроч­но тре­бо­вал­ся мо­ток шер­сти или ка­туш­ка ни­ток. Вир­жи­ни и в празд­нич­ные дни вста­ва­ла ра­но, ее свет­лые во­ло­сы так и ос­та­ва­лись рас­пу­щен­ ны­ми, нис­па­дая на ли­ло­вый сит­це­вый ха­ла­тик. Она пе­ре­став­ля­ла по­су­ду, тер­ла пас­той се­ реб­ря­ные лож­ки и вил­ки, про­мы­ва­ла спир­том стек­ла, чис­ти­ла ово­щи, го­то­ви­ла тес­то для